Андрей Боголюбский
Шрифт:
Осада Белгорода продолжалась около четырёх недель. Ростислав заранее сжёг «острог» — внешнюю крепость; Изяслав с половцами осаждал детинец и разорял окрестности города. В самом начале марта на помощь Ростиславу подтянулись союзные князья: Мстислав Изяславич из Владимира-Волынского со своим полком и галицкой помощью, Рюрик Ростиславич с «чёрными клобуками». Примечательно, что вместе с Рюриком из Торческа выступил князь Василько Юрьевич, брат Андрея, — это единственное его упоминание в качестве южнорусского князя за время, прошедшее со смерти отца. По всей вероятности, Василько признавал власть Волынского князя Мстислава и действовал заодно со своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Однако сам факт его участия в войне на стороне союзников Ростислава Мстиславича оказался даже выгоден Андрею Боголюбскому, поскольку давал возможность в случае успеха Ростислава заключить с ним мир на более или менее приемлемых условиях [37] . Соединившись у Котельниц, князья двинулись к Белгороду. Берендеи выпросились у Мстислава «на перед»: разведать, велика ли вражеская рать. Рейд их неожиданно обернулся победой над основными силами противника.
37
В Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. 9. С. 218) читаем, что князь Ростислав Мстиславич, обороняя Киев от Изяславовой рати, «не имяше… помощи ниоткуду же, разве точию со князем Андреем», причём в одном из списков — Лаптевском — добавлено даже: «Андреем Юрьевичем» (там же, прим. н). Но это конечно же ошибка; правильное чтение должно быть: «Андреевичем»: речь идёт о князе Владимире Андреевиче, союзнике Ростислава (ср. в Воскресенской летописи: ПСРЛ. Т. 7. С. 74).
Переполошившись и даже не проверив их сведения («ни полков видив»), Изяслав начал отступление. Союзники вместе с вышедшими из Белгорода силами Ростислава начали преследовать его и 6 марта настигли у речки Желяни, недалеко от Киева. Речка эта не в первый раз становилась местом ожесточённого побоища. «И ту начаша сечи я (их. — А. К.), — повествует летописец, — а инех руками имати». Изяслав отступал к озёрам и уже въезжал в какой-то лесок («борок»), когда его нагнали враги. Роковой удар нанёс князю некий Воибор Негечевич (в другом варианте: Генечевич), поразивший его саблею по голове; другой воин ударил Изяслава в «стегно», то есть бедро, так что тот рухнул с коня наземь. Когда князья подъехали к нему, Изяслав был ещё жив. И начал над ним плакать и сокрушаться князь Ростислав Мстиславич, рассказывает летописец; Изяслав же в ответ лишь просил испить водицы. Ему протянули мех с вином, князь отпил из него и тут же испустил дух. Тело его отвезли в монастырь Святого Симеона в Киеве, а оттуда переправили в родной Чернигов, где и похоронили в церкви Святых Бориса и Глеба. Так сбылось небесное пророчество, и так закончилась жизнь одного из самых беспокойных и неудачливых русских князей XII века.
Гибель союзника и свата стала серьёзной потерей для князя Андрея Юрьевича. Очень скоро это отразилось и на его новгородских делах. Весной того же года он заключил с Ростиславом Мстиславичем мирный договор, один из пунктов которого касался княжения в Новгороде. По договорённости с великим князем Киевским Андрей вывел племянника из Новгорода, где тот просидел «год без недели» (следовательно, до середины июня 1161 года?). Именно так — о добровольном выводе Андреем своего племянника — сообщается в Новгородской Первой летописи; в Ипатьевской же сказано более определённо: «Гюргевича внука» новгородцы «выгнаша от себе». (Суздальская летопись об этом событии умалчивает.) А ещё спустя три месяца, 28 сентября, сын Ростислава Святослав вновь вступил в Новгород. Новгородцы посадили его на стол «на всей воле его» — очевидно, признав свою неправоту и покаявшись за злодеяния, совершённые годом ранее. Тогда же было отнято посадничество у Нежаты Твердятича. Новым новгородским посадником стал Захария — сторонник Ростиславичей {98} . [38] Забегая вперёд скажу, что верность Ростиславичу в конце концов будет стоить Захарии жизни.
38
В младшем изводе Новгородской Первой летописи новый посадник ошибочно назван Озарией (в списке посадников: Озария Феофилактович) (НПЛ.С. 218, 472).
Год 1161-й оказался исключительно тяжёлым и в истории Новгорода, и в истории Суздальской Руси. «…Том же лете стоя всё лето вёдром, и пригоре всё жито, а на осень уби всю ярь мороз, — с горечью писал новгородский летописец. — Ещё же за грехы наша не то зло оставися, нъ пакы на зиму ста вся зима теплом и дъжгем (дождём. — А. К.), и гром бысть». Следствием этих природных катаклизмов стали голод и чудовищная дороговизна: «…купляхом кадку малую (ржи? — А. К.) по 7 кун. О велика скърбь бяше в людьх и нужа!»
Завершая рассказ о бурных событиях этих лет, скажем ещё, что в том же 1161 году один за другим ушли из жизни сначала муромский князь Владимир Святославич, верный союзник, или, точнее, «подручный», Андрея Боголюбского, а затем Иван Ростиславич Берладник, принесший столько бед и несчастий как себе самому, так и всей Русской земле. Свой путь он закончил в Греческой земле, в Солуни (Фессалониках); «и ини тако молвяхуть, яко с отравы бе ему смерть», — передавал ходившие тогда слухи летописец. Святослав Ольгович и его племянники Всеволодовичи целовали крест Ростиславу Мстиславичу. А вот племянник Ростислава воинственный Мстислав Изяславич в очередной раз рассорился с дядей: «розъгневавъся на стрыя своего… и много речи въста межи ими». Ростислав отобрал у племянника ряд городов, и в их числе Торческ, в котором ранее сидел на княжении Василько Юрьевич, брат Андрея Боголюбского. По всей вероятности, тогда-то Васильку и пришлось вернуться в Суздаль — как мы увидим, очень ненадолго. Мстислав же попытался выгнать из Пересопницы князя Владимира Андреевича и потребовал от него «отступити от Ростислава», но пересопницкий князь остался верен своему слову. А спустя несколько месяцев и сам Мстислав помирился с дядей, и тот вернул ему обратно все его города. Половцы в очередной раз подвергли нашествию южные рубежи Русской земли; в одной из схваток с ними погиб тот самый Воибор, от руки которого пал князь Изяслав Давыдович. Но и на сей раз половцы были разбиты «чёрными клобуками», а на другой год Ростислав заключил с ними мир, который скрепил
«Дом Пречистой»
Устранившись от борьбы за Киев и южнорусские города, князь Андрей Юрьевич сосредоточил свои усилия на обустройстве родной земли. Он продолжил широкую строительную программу, начатую его отцом Юрием Долгоруким, но придал ей невиданный прежде размах.
Статья, следующая в Лаврентьевской летописи за той, в которой говорилось о вокняжении Андрея, помечена 6666 годом от Сотворения мира (март 1158-го — февраль 1159-го по привычной нам эре от Рождества Христова). Само начертание цифр — или, точнее, кириллических букв, обозначающих цифры, — выглядело зловеще и заставляло вспомнить ужасы Апокалипсиса и «усугублённое» «число зверя», названное в «Откровении» евангелиста и апостола, Иоанна Богослова (Откр. 13:18). Но ведь и этот, 6666-й год, как и все прочие, был предназначен прежде всего для жизни людей (ибо «о дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой» (Мф. 24:36) — так словами Христа сказано в Евангелии о принципиальной непостижимости точного расчёта времени конца света). Быть может, князь Андрей Юрьевич тоже задумывался об этом, принимаясь в самом начале зловещего 6666 года за возведение грандиозного каменного храма во имя Успения Пресвятой Богородицы в городе Владимире? Ибо храм сей — «Дом Пречистой», как называли Богородичные церкви в древней Руси, — да и сам град Владимир, заново отстроенный князем и поставленный им под защиту Божией Матери — а значит, тоже ставший «Домом Пречистой», — должны были уберечь и его самого, и его людей в равной степени и от земных, и от небесных, потусторонних напастей и бед.
«Заложи Андрей князь в Володимери церковь камену Святую Богородицю…» — этими словами открывается статья 1158 года в Лаврентьевской летописи{99}. Летописец указал и точную дату закладки храма: «месяца апреля в 8, в день святаго апостола Родиона, во вторник». Шла седьмая неделя Великого поста (седмица Ваий — предшествующая Вербному воскресенью), и эти дни как нельзя лучше подходили для трудов по разметке будущего храма и закладке рвов для его фундаментов — трудов отнюдь не праздничных, но предвещающих будущий праздник.
В той же статье, чуть ниже, летописец пишет и о другом грандиозном начинании князя: в том же году Андрей «…город заложи болий» — то есть заложил новые крепостные сооружения Владимира, значительно превосходящие своими размерами и мощью прежние, поставленные полвека назад его дедом Владимиром Мономахом.
Об этом строительстве — и города, и храма — и о значении, которое придавал князь тому и другому, мы поговорим более подробно. Сначала — о храме, которому суждено было на несколько веков — до возведения, «в подобие ему», Успенского собора в Москве — стать главным храмом всего Русского государства.
В соответствии с преданием, сохранившимся в поздних летописях, первый деревянный Успенский собор был сооружён во Владимире на Клязьме ещё князем Владимиром Святославичем, Крестителем Руси. Скорее всего, это легенда, едва ли имеющая отношение к действительности: как считает большинство исследователей, Владимир на Клязьме был основан не Владимиром Святым в конце X века, а его правнуком Владимиром Мономахом в начале XII века {100} . [39]
39
Наиболее полное выражение легенда об основании города Владимиром Святым получила в Никоновской летописи XVI в. Нередко считают, что легенда эта возникла именно при Андрее Боголюбском как результат целенаправленной работы его книжников, стремившихся удревнить историю христианства в своей земле и историю родного города; см.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг (Из истории русско-византийских отношений XII в.) // Византийский временник. Т. 21. М.; Л., 1962. С. 32; он же. «Житие Леонтия Ростовского» и византийско-русские отношения второй половины XII в. // Византийский временник. Т. 23. М., 1963. С. 33–34; и др. В Лаврентьевской летописи под 1176 г. действительно сообщается, что «постави… преже град-ось великий Володимер» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 378). Если речь идёт о Владимире Святославиче, то это и в самом деле первое зафиксированное источниками бытование будущей легенды. Но твёрдой уверенности в том, что автор имел в виду именно Владимира Святого, а не Владимира Мономаха (также иногда именовавшегося «великим»), у нас нет.
Но строя свой храм, Андрей действительно следовал образцу, заданному Владимиром Святым — правда, заданному не в Залесской земле, а в самом Киеве. Образцом этим стала для него знаменитая Десятинная церковь — главный храм Владимировой поры, поставленный в память о совершившемся Крещении Руси. Примечательно, что Десятинная церковь именуется в источниках просто «Святой Богородицей», или церковью Богородицы, — без указания на её посвящение, хотя из более поздних источников известно, что храм был посвящен именно Успению. Точно так же и построенный Андреем собор летописцы его времени, и даже гораздо более позднего, именовали церковью Святой Богородицы, или же «Златоверхой», не уточняя, какому празднику был посвящен храм: название Успение Пресвятой Богородицы применительно к Владимирскому собору появляется в летописях не ранее второй половины — конца XV века{101}. И это отнюдь не случайность или какая-то забывчивость авторов летописи. Храм предназначался князем в первую очередь для принесённой им из Вышгорода иконы, был её «Домом» — а значит, в представлении людей того времени, и «Домом» для самой Божией Матери, столь зримо явившей себя во Владимире на Клязьме. В каком-то особом уточнении для обозначения храма надобности попросту не было.