Андрей Боголюбский
Шрифт:
В городе начался голод. Цены на товары немедленно взметнулись вверх. «Бысть дорогьвь (дороговизна. — А. К.) [в] Новегороде, — сообщает под 6678 (1170) годом новгородский летописец и называет цены на некоторые продукты питания: — И купляху кадь ржи (около 230 килограммов. — А. К.) по 4 гривне, а хлеб (тоже какая-то определённая его мера, но какая, неясно. — А. К.) — по 2 ногате, а мёд — по 10 кун пуд»{294}. Это, по сути, и решило судьбу князя Романа Мстиславича. Ещё несколько месяцев назад новгородцы готовы были сложить головы за него, но теперь их настроения резко поменялись.
К тому же 19 августа 1170 года во Владимире-Волынском умер отец Романа князь Мстислав Изяславич, недавний претендент на киевский княжеский стол. (О том, что предшествовало этому,
— Не можем, княже, уже здесь быти, — отвечала князю дружина, очевидно, хорошо осведомлённая о настроениях в городе. — А пойди к братьи, во Владимир (Волынский. — А. К.) [154] .
154
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 561–562, под 6681 г. Выше приведена дата смерти князя Мстислава Изяславича (Стб. 559, под 6680 г.).
Роман послушался их. Уже в пути он узнал о смерти другого близкого ему человека — младшего брата Владимира, совсем ещё юного.
Известие об уходе князя всколыхнуло город. Вновь было созвано вече, на котором новгородцы, что называется «задним числом», объявили об изгнании Романа: «показаша» ему «путь». Вероятно, тогда же посадничество потерял сторонник князя Романа Якун (о лишении его посадничества летопись не сообщает, но под следующим годом называет по имени нового посадника — Жирослава). Сами же новгородцы послали к Андрею «по мир на всей воли своей». Выражение это не вполне определённое. Правильнее, наверное, было бы сказать: послали договариваться о приемлемых условиях капитуляции.
Переговоры с Андреем проходили осенью того же года. В свою очередь, Андрей предвидел развитие событий и ещё раньше начал обсуждать сложившуюся ситуацию с князьями Ростиславичами. Вскоре решение было найдено: новгородский стол должен был занять брат покойного Святослава Ростиславича Рюрик, княживший в Овруче, на юге, и — что важно — не участвовавший в недавней войне с Новгородом. О том, что всё зависело исключительно от воли князя Андрея Юрьевича, хорошо понимали и в Новгороде, и в лагере Ростиславичей. «В том же лете посла Андрей к Ростиславичю к Рюрикови, да[я] ему Новгород Великий», — читаем в Киевской летописи. Рюрик передал свою южнорусскую волость брату Давыду, а сам отправился в путь [155] . В воскресенье 4 октября 1170 года он торжественно въехал в Новгород и занял новгородский княжеский стол. Его княжение здесь будет продолжаться менее полутора лет, но пока об этом никто не знал — ни он сам, ни новгородцы, ни князь Андрей Юрьевич, пославший его сюда.
155
В Ипатьевской летописи приведена дата ухода Рюрика с юга — 8 августа. Но эта дата неверна (см.: Бережков. С. 187). Возможно, верное чтение: 8 сентября?
Княжение Глебово
Как уже было сказано, в те самые месяцы, когда Андрей готовил рать к походу на Новгород, на юге разворачивались полные драматизма события, связанные с очередной войной за Киев.
Князь Мстислав Изяславич конечно же не смирился с потерей «отнего» стола и намеревался вернуть Киев себе. Уже вскоре после поражения от рати одиннадцати князей он с братом Ярославом и галицкой помощью приступил к Дорогобужу, городу, где княжил его двоюродный дядя Владимир Андреевич, один из главных его недоброжелателей. Но тот всерьёз разболелся и потому предпочёл отсидеться за городскими стенами, тем более что занявший киевский стол князь Глеб Юрьевич, несмотря на своё обещание, так и не оказал ему помощь. Мстислав захватил и сжёг несколько городов, слегка утишив тем горечь поражения и жажду отмщения, и вернулся обратно во Владимир-Волынский.
В феврале 1170 года он выступил в новый большой поход на Киев. Вместе с ним в поход выступили его брат Ярослав Луцкий, галицкие полки во главе с воеводой Константином Серославичем, туровский князь Святополк Юрьевич и полки городенских князей Всеволодовичей, его давних союзников. Момент для начала военных действий оказался удачным: Андрей был занят войной с Новгородом и помочь брату не мог. Глеб тоже не решился принимать бой и покинул Киев. Переправившись через Днепр у Городца, он поспешил в Переяславль, к сыну. Рюрик
В Киеве и соседних областях воцарилась атмосфера безвластия и полнейшей неразберихи, в которой творились поистине тёмные дела.
Ещё до начала военных действий, 28 января, в Дорогобуже умер князь Владимир Андреевич. Его тело не успело остыть, как в Дорогобуж пожаловал Владимир «Матешич», имевший виды и на этот город. Дружина покойного князя не хотела впускать его, но «Матешич» целовал им крест, что не причинит вреда ни им, ни вдове Андреевича, но хочет лишь поклониться телу покойного. Князя впустили — но уже наутро он нарушил прежние обещания и, переступив крестное целование, прогнал княгиню из города и захватил всё добро умершего князя. Так начались скитания несчастной вдовы, на руках у которой осталось неприкаянное тело мужа. Похоронить его княгиня намеревалась в Киеве, в соответствии с мужниным завещанием.
Ничего подобного Русь прежде не знала. «Многопечальная» княгиня, «Андреева сноха» (так она сама назвала себя в надписи-граффити на стене киевского Софийского собора) {295} , [156] отправилась с мужниными дружинниками во Вручий, а оттуда в Вышгород, где находились оба брата Ростиславича. Лишь 20 февраля, в пятницу первой недели Великого поста, княгиня прибыла в город. Здесь её уже ждали печерский игумен Поликарп и игумен киевского Андреевского монастыря Симеон: обоих послал за телом умершего князь Глеб Юрьевич — как раз накануне своего бегства из Киева. Тело князя Владимира Андреевича оставалось непогребённым уже почти месяц без нескольких дней.
156
Из этой надписи, сделанной со слов княгини попом Савлом, мы узнаём, что жена князя Владимира Андреевича приходилась родной сестрой князьям Олегу, Игорю и Всеволоду Святославичам.
Между тем окрестности и Вышгорода, и Киева занимались пожаром войны. Давыд Ростиславич не пустил княгиню в Киев. Его враг Мстислав находился уже в Василеве, на пути к Киеву, сам Киев оставался без князя, и Давыд опасался за жизнь ятрови (жены двоюродного дяди). Из дружины Владимира Андреевича ехать в Киев также никто не решился.
— Княже! Ты сам ведаешь, что есмы издеяли кияном, — восклицали ратники, обращаясь к Давыду как своему новому сюзерену. — А не можем ехати! Избьют ны!
Игумен Поликарп просил у Давыда хотя бы нескольких человек: повести под уздцы коня с телом князя и развернуть княжеский стяг. Но и люди Давыда ехать в Киев боялись. В итоге тело покойного везли лишь священники вышгородской церкви Святых Бориса и Глеба да оба игумена с чернецами. К счастью, всё обошлось, напасть на траурную процессию никто не посмел, и на следующий день, 21 февраля, многострадальное тело было наконец-то предано земле в киевском Андреевском монастыре, где и завещал похоронить себя князь Владимир Андреевич {296} . [157] Ни вдовы князя, ни кого-либо из его дружины на похоронах не было…
157
Дата погребения указана (поверх исправленного) в Хлебниковском списке летописи. В Ипатьевском ошибочно: 15 февраля. Ср.: Бережков. С. 181–182.
Тем временем в последних числах февраля или самом начале марта Мстислав занял Киев. На пути к нему присоединились торки и берендеи, вышедшие из повиновения Глебова брата Михалка. Поддержал племянника и Владимир «Матешич». Войдя в Киев, князь заключил «ряд» с союзными ему князьями, а также с киевлянами и поспешил к Вышгороду, пустив берендеев вперёд, «на вороп».
Началась осада города. «И бишася крепко из града», — свидетельствует летописец. У Давыда в городе было много дружины и имелись запасы продовольствия; оказали ему помощь и братья. Глеб Юрьевич прислал из Переяславля своего воеводу, тысяцкого Григория; по его зову начали собираться и «дикие» половцы во главе с ханом Кончаком (в будущем одним из антигероев «Слова о полку Игореве»), и «свои» ковуи — «Бастеева чадь». Силы же Мстислава Изяславича, напротив, с каждым днём таяли. Вскоре выяснилось, что торки и берендеи не готовы за него биться. Постепенно начали расходиться и другие отряды. Константин Серославич заявил, что имеет приказ от своего князя Ярослава Галицкого: стоять под Вышгородом не более пяти дней.