Андрей Боголюбский
Шрифт:
«Того же лета нача Андрей вины покладывати на Ростиславичи», — сообщает летописец в той же годовой статье, в которой говорилось о начале княжения Романа Ростиславича в Киеве (напомню: первые числа июля 1171 года) {323} . В действительности же два эти известия разделены значительным временным промежутком, более года. (Так, в июле следующего, 1172 года князь Игорь Святославич совершил свой первый большой поход против половецких ханов Кобяка и Кончака, вторгшихся на Русь, о чём летописец сообщает как раз между двумя указанными известиями. В отличие от того всем известного похода, что описан в «Слове о полку Игореве», этот завершился победой князя: половцы бежали, а русские освободили захваченный ими полон; вечером 24 июля, в день памяти святых Бориса и Глеба, Игорь приехал в Киев и разделил «сайгат», то есть добычу, с князьями Ростиславичами — Романом Киевским, Мстиславом и Рюриком, который к тому времени, как видим, успел вернуться на юг из Новгорода [175] .) Причиной размолвки и стали подозрения в насильственной смерти в предыдущем году Андреева брата Глеба. Андрей прислал к Ростиславичам своего посла, мечника Михну, с такой речью:
175
В
— Выдайте мне Григория Хотовича, и Степанца, и Олексу Святословца, яко те суть уморили брата моего Глеба. А то суть вороги всем нам!
Но Ростиславичи выдавать обвиняемых отказались: «сего же… не послушаша». Больше того, опасаясь, что Григорий может быть захвачен людьми Андрея, они «пустиша» его «от себе», то есть позволили ему покинуть Киев. Этого стерпеть Андрей не смог. Получив известие об ослушании братьев, он отправил к ним новую грамоту или, может быть, снова того же посла с грозным требованием покинуть не только Киев, но и ближайшие к Киеву княжеские столы — в том числе и те, которые были заняты Ростиславичами без всякого его участия, ещё до его вмешательства в ход событий. Летописец передаёт его требования дословно:
«И рече Андрей Романови: “Не ходиши в моей воли с братьею своею, а пойди с Киева, а Давыд — ис Вышегорода, а Мьстислав — из Белагорода. А то вы Смоленеск, а тем ся поделите!” (То есть: “Вот вам Смоленск, его между собой и делите”. — А. К.)».
Что же касается Киева, то он, по задумке Андрея, должен был отойти его следующему по старшинству брату Михалку, княжившему в Торческе.
Старший из Ростиславичей Роман подчинился воле Андрея и ушёл в Смоленск. Этот город, очевидно, был ему и ближе, и дороже стольного Киева, тем более что его не могло не беспокоить положение в Смоленске сына Ярополка, не умевшего ещё совладать с доставшейся ему властью и испытывавшего давление со стороны дядьёв, особенно энергичного Рюрика. Но вот младшие Романовы братья — и Давыд с Рюриком, и Мстислав — покидать свои города на юге не спешили. Не встретил Андрей послушания и в собственном семействе. Его брат Михалко не решился занять киевский стол и, вопреки воле старшего брата, остался в Торческе. Вместо себя он отправил в Киев восемнадцатилетнего брата Всеволода, который и должен был стать новым киевским князем. Всеволода сопровождал племянник, Ярополк Ростиславич, бывший на несколько лет старше и наверняка опытнее его. Ясно, что переговоры между князьями отняли немало времени, так что всё самое главное происходило уже зимой 1172/73 года. Судя по достаточно точным хронологическим ориентирам Ипатьевской летописи, Всеволод занял киевский стол между 19 и 25 февраля 1173 года [176] . О том, что он «седе… в Киеве», то есть его княжение здесь было признано киевлянами, сообщает та же Ипатьевская летопись. Однако правил Всеволод, возможно, всё-таки от имени своего брата Михалка, или, может быть, так полагал Андрей Боголюбский. Во всяком случае, некая путаница на этот счёт имела место. Так, в Новгородскую летопись успели внести известие о том, что после Романа киевский стол занял Михалко Юрьевич {324} . (В Лаврентьевской летописи о вокняжении в Киеве ни того ни другого из Андреевых братьев вообще ничего не сказано, хотя о пребывании Всеволода в Киеве летописец знал.) Но княжение Всеволода Юрьевича в Киеве продлилось неполных пять недель — совсем немного.
176
Всеволод и Ярополк будут захвачены в плен в Киеве «на Похвалу Святей Богородици» — очевидно, 1173 г., т. е. 24 марта (в субботу пятой недели Великого поста), а княжение Всеволодово продолжалось 5 недель (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 570; см.: Бережков. С. 189–190). Скорее всего, это надо понимать так, что началось оно в первую неделю Великого поста (19–25 февраля 1173 г.).
Младшие Ростиславичи пока что предпочитали действовать в открытую. Но позиция их оказалась твёрдой: подчиняться Андрею они решительно отказались, о чём и уведомили суздальского князя, отправив к нему собственного посла. Речь посла также дословно приведена в Киевской летописи.
— Тако, брате, в правду тя нарекли есмы отцемь собе, — напоминали князья Андрею, — и крест есмы целовали к тобе, и стоим в крестьном целованьи, хотяче добра тобе. А се ныне брата нашего Романа вывел еси ис Кыева, а нам путь кажеши из Руськой земли без нашее вины. Да за всими Бог и сила крестьная!
Последние слова князей содержали в себе неприкрытую угрозу. Они, Ростиславичи, стояли в крестном целовании Андрею. Но предупреждали, что действия суздальского князя сами по себе нарушают это крестное целование — ведь никакой вины перед Андреем они за собой не знали. А значит, Бог и крестная сила — на их стороне, и они могут перейти от слов к делу. То есть — начать войну против своего бывшего союзника и покровителя.
Андрей ответа им не дал. Очевидно, он был уверен и в собственной правоте, и в собственном военном превосходстве. А может быть, настолько распалился гневом, что не смог продиктовать слова грамоты прибывшему к нему послу. А может быть, — и этого тоже исключать нельзя, — понимая, что следующим шагом Ростиславичей будет нападение на его брата, решился дать ход именно такому развитию событий, дабы получить повод и ещё большее моральное оправдание для дальнейших действий своих войск.
Собственно, так и произошло. «Угадавше», то есть обсудив всё между собой и обо всём договорившись, «и узревше на Бог и на силу честнаго креста и на молитву Святей Богородице» (слова киевского летописца), князья Рюрик, Давыд и Мстислав со своими отрядами внезапно ночью ворвались в Киев и схватили князя
Так сразу же, в один момент, кардинально поменялась расстановка политических сил во всей Южной Руси. Ссора Андрея с братьями Ростиславичами оказалась на руку прежде всего черниговским князьям «Ольгова племени». «И се слышавше Ольговичи, и ради быша Святослав Всеволодич и вси братья его…» Черниговский князь послал своего «мужа» к Андрею во Владимир от себя и от других князей своего дома, «поводяче», то есть фактически натравливая суздальского князя на Ростиславичей. «Кто тобе ворог, тот и нам, — передаёт слова черниговского посла летописец. — А се мы с тобою, готовы». «Готовы» именно к войне, а не к дипломатическому разрешению конфликта. Черниговские князья — правда, не сам Святослав Всеволодович, но его двоюродные братья — однажды уже участвовали в походе Андрея на Киев. Теперь они становились его главными союзниками. И Андрей готов был принять «совет их».
Что ж, союзники эти обладали немалой силой… Беда, пожалуй, была лишь в том, что они преследовали прежде всего собственные интересы, вынашивая планы возвращения на киевский стол, казалось бы, навсегда утраченный ими в предшествующие годы и перешедший в полное распоряжение потомков Владимира Мономаха. Некогда войны отца Андрея Юрия Долгорукого способствовали переходу «златого» киевского стола в руки отца Святослава Черниговского, князя Всеволода Ольговича. Андрей вновь взрывал единство среди Мономашичей. И, как покажут будущие события, сын Всеволода Ольговича сумеет воспользоваться этим… Именно тогда князь Святослав Всеволодович начал превращаться в фигуру общерусского масштаба, знакомую нам по «Слову о полку Игореве», где он показан не просто киевским князем, но признанным главой всех русских князей. В описываемое нами время он не только стал главным союзником и советчиком Андрея Боголюбского, но и сумел проявить себя как дипломат, налаживая контакты то с бывшим врагом Андрея князем Ярославом Изяславичем Луцким, то с княжившим в Галиче Ярославом Осмомыслом, то с теми же князьями Ростиславичами.
Пока что до похода Андреева войска на Киев оставалось время, хотя суздальский князь, несомненно, начал подготовку к войне. А вот князья Ростиславичи не могли оставаться в бездействии. Бросив вызов Андрею, они должны были предпринять и несколько последующих шагов, необходимость которых диктовалась логикой их борьбы с суздальским князем. В том же году, весной, всё те же Рюрик, Давыд и Мстислав с войском выступили к Торческу — городу, где сидел на княжении брат Андрея Михалко. Надо сказать, что к тому времени положение Михалка в Торческе осложнилось вмешательством ещё одной силы.
Неожиданно для себя Михалко вступил в конфликт с могущественным галицким князем Ярославом Владимировичем. Это тот самый «галицкий Осмомысл», к которому спустя несколько десятилетий будет мысленно обращаться автор «Слова о полку Игореве»: «…Высоко сидишь на своём златокованом столе, подпер горы Угорские (Карпатские. — А. К.) своими железными полками, заступив королю (венгерскому. — А. К.) путь, затворив Дунаю ворота»; это он мог «метать бремены (?) чрез облака» и «судить суды до Дуная». А летописец в посмертной похвале князю напишет, что он был «князь мудр и речен языком, и богобоин (богобоязнен. — А. К.), и честен в землях, и славен полкы», да к тому же не сам водил рати, если была ему где обида, но посылал их, ибо «ростроил (здесь: укрепил. — А. К.) землю свою, и милостыню сильну раздавашеть… и нищая кормя, черноризскый чин любя, и честь подавая от силы своея, и во всём законе ходя…» (заметим, кстати, насколько близка эта похвала к Андреевой){325}. Но вот в семейной жизни у Ярослава были явные нелады, которые мешали и его правлению в Галиче. Его прозвище «Осмомысл», приведённое в «Слове о полку Игореве», по наиболее правдоподобному, хотя и не общепринятому толкованию, означает «многогрешный», «имеющий восемь смертных грехов»{326}. Князь жил не с законной своей княгиней Ольгой Юрьевной — сестрой Андрея Боголюбского, но с некой Настаськой, от которой и прижил сына Олега — «Настасьича», как презрительно именовали его в Галиче. Этого «Настасьича» князь любил куда больше, чем законного своего сына Владимира, и именно ему, а не Владимиру, хотел оставить после себя княжеский стол. За пару лет до описываемых событий Ольга Юрьевна с сыном Владимиром и несколькими видными галицкими боярами, включая знаменитого Константина Серославича, покинула пределы Галицкого княжества и ушла в Польшу. Тогда дело дошло до открытого мятежа в Галиче: сам князь был схвачен горожанами, некоторые его «приятели» из числа бояр перебиты, Олега отправили в «поруб», а его мать Настаську, словно ведьму, сожгли на костре — это, кстати, чуть ли не единственный случай публичного сожжения преступника в домонгольской Руси. Ярослав целовал крест, «яко ему имети княгиню в правду», и на том мир был восстановлен; княгиня вернулась к мужу. Но «имети княгиню в правду» князю явно не хотелось. Да и виновников убийства своей «хоти» Ярослав, наверное, наказал с подобающей жестокостью. Спустя ещё немного времени Ольга с сыном вновь бежала из Галича. Сначала — в Луцк, к князю Ярославу Изяславичу, который обещал подыскать обиженному сыну галицкого князя какую-нибудь волость. Осмомысл того терпеть не стал. Наняв ляхов, он направил их против луцкого тёзки, угрожая ему разорением всей его земли в случае, если тот не вернёт княжича обратно в Галич. Луцкий князь «убоявся» и переслал княгиню с сыном в Торческ — к князю Михалку, её брату (и, соответственно, дяде Владимира). Тут в события вмешался черниговский князь Святослав Всеволодович, тесть Владимира Ярославича. Он пригласил зятя в Чернигов, обещая затем отпустить его в Суздаль, к Андрею. Но «не пусти», по словам летописца. Сын Ярослава Осмомысла оказался разменной монетой в большой игре. Судя по не вполне ясному тексту летописи, он так и не покинул Торческ и оставался вместе с матерью у дяди, когда город был осаждён войсками Ростиславичей.