Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
кино. Позднее режиссера не очень щадила (и не щадит доныне) либеральная критика, но его это
обстоятельство как будто не слишком задевает. Главное — не забывают. Он неискоренимой
занозой беспокоит разношерстную нашу публику то жизненным, то творческим поступком.
Кончаловскому по-настоящему везет в молодой увлеченности своим делом. Проекты
сменяют друг друга, друг на друга наслаиваются. Еще не закончена работа над одним, а в голове
роятся новые и возрожденные
кинематограф, но и театральная (драматическая и оперная) сцена увлекает его. Он пишет
сценарии, издает мемуарные и публицистические книги, пользуется непрестанным вниманием
СМИ, желанный гость, участник, член жюри отечественных и международных кинофестивалей.
Объездил полмира, в его знакомых, приятелях и друзьях были и остаются поныне известнейшие
люди, художники, политические и общественные деятели. Широко известно также, что его
никогда не обделяли вниманием женщины. Напротив. Среди тех, с кем романы Кончаловского
стали достоянием общественности, и знаменитые красавицы из числа мировых
кинематографических звезд. Его любили и любят. А он отвечал и отвечает тем же.
Сегодня его пятая супруга — милая женщина в расцвете своей зрелой красоты,
талантливая актриса, заботливая мать для двух его детей и любящая, просто обожающая своего
умного, талантливого, знаменитого мужа жена. И это не мешает ему поддерживать дружеский
контакт со своими прошлыми спутницами жизни, помогать другим своим детям (а всего их у
него — семь), любить их, тепло встречаться с ними.
Счастливчик, просто счастливчик, несмотря ни на что! И, что самое интересное, он не
стесняется быть счастливым. И это в стране, где издавна сложилась привычка скорее
несчастного приветить и пожалеть, а счастливого — завистливо попинать, да еще и нагадить
ему вдобавок. Он не только не стесняется быть счастливым, но и публично утверждает это как
свою жизненную установку.
«Будь я алкоголик, нищий, сын диссидента, — писал он в конце 1990-х, — к моим
картинам относились бы много лучше. Да, все-таки я слишком благополучный человек, чтобы
коллеги считали меня заслуживающим внимания художником. Поменял ли бы я свою судьбу,
мечты, радости, надежды, восторги, разочарования на успех и признание своего творчества у
тех, кто меня не любит? Нет, не думаю. Конечно, обидно наталкиваться на предвзятость. Но
несчастным из-за этого не буду. Как говорится, себе дороже…»
А позднее, касаясь общих принципов формирования «драматургии» человеческой жизни,
он говорил: «Большинство людей несчастны именно потому,
хочется. Они придумывают себе жизнь и очень огорчаются, когда все происходит иначе. И если
у кого-то получается следовать запланированным курсом, то это случайность. Поэтому делай
что должно, и будь что будет. Тебя несет, а ты только и можешь, что подгребать то в одну
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
5
сторону, то в другую. Но все равно с поезда сойти невозможно. Когда начинаешь об этом
задумываться, ценность жизни становится совершенно другой…»
Сказано было, что примечательно, в дни его семидесятилетнего юбилея. В большом
интервью — пассаж многосмысленный и определяющий. С одной стороны, в нем видно
чеховское осознание неуправляемости жизненного потока, а отсюда — вынужденная, но
спокойная трезвость реакции как на «возвышающий обман», так и на «низкие истины»
существования. С другой же — твердость режиссерской позиции демиурга: делай что должно.
А что должно — определяется его собственной этической позицией.
В течение жизни Кончаловский не раз почти инстинктивно покидал тех из своих
приятелей, даже очень близких, которые так или иначе попадали в число «несчастных», — как
будто боялся заразиться. Об этом он рассказывает в своих мемуарах, рассказывает, искренне
винясь, но, чувствуется, преодолеть в себе инстинкт самосохранения от «несчастности» не
может.
Однако в счастливом сюжете его существования есть закавыка. Охраняя себя от неудач и
бед, избегая их в повседневном течении жизни, в творчестве своем он, напротив, всей душой
влечется к неудачникам и несчастным, испытывает неподдельный интерес к тому, что
отсутствовало в его собственном опыте и что, как мне кажется, он хочет пережить как
несостоявшееся, но возможное: «И я бы мог!» Он любит себя в обличии другого.
При всем своем внешнем рационализме и жесткости он как-то беззащитно сентиментален.
Готов разрыдаться над судьбой другого, часто вымышленного человека, как, например, над
судьбами феллиниевских Джельсомины или Кабирии. Именно по этой причине ему
чрезвычайно симпатичны чеховские герои: обыкновенные, даже посредственные люди, с кучей
комплексов, не очень умные, погрязшие в бытовщине. Несчастные…
Герои его картин, может быть, и ощущают себя в иные моменты счастливыми, но это
мимолетное и очень субъективное переживание. Как правило, это люди, выбивающиеся из ряда