Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
«Прописку» я не хотел бы иметь нигде, меня вполне устраивает возможность приезжать сюда и
уезжать, когда хочу. Устраивает, потому что это означает, что я живу здесь. Так же, как живу и
работаю в Америке, в Италии, во Франции».
Наталья Кончаловская, мать Андрея, на рубеже 1960-х годов начала книгу, посвященную
«дару бесценному» деда. Ее сыну было тогда лет двадцать пять. Творческий путь только
начинался.
«…В последние годы жизни, когда творческие силы начали
было завершено и наступила старость, Василию Ивановичу сильно захотелось домой, в
Красноярск, — читаем в очерках Натальи Петровны. — Он писал тогда брату Александру
Ивановичу, просил купить бревен и теса и надстроить флигель во дворе. Он собирался уехать в
Красноярск насовсем и жить только там, в Сибири. Ему хотелось иметь в Красноярске
мастерскую с верхним светом, где бы он мог, как ему казалось, осуществить свои последние
творческие планы… Известно, что Александр Иванович купил материал для постройки такой
мастерской. Было это в декабре 1915 года. А в марте 1916 года моего деда не стало. Он умер, не
успев доехать до родного дома…»
Накануне, в феврале, у Сурикова сделалось очередное воспаление легких. Повторилось в
марте. Собрались родные. Последнее время им казалось, что он больше их всех любит зятя,
ближе к нему себя чувствует. Петр Петрович Кончаловский взял умирающего за руку. Тот
открыл глаза, благодарно пожал родную руку, сказал: «Петя, я исчезаю».
Глава вторая Ветвь матери. «Семейный альбом» деда
…Нужно тебе сообщить весть очень радостную и неожиданную:
Оля выходит замуж за молодого художника, хорошей дворянской семьи,
Петра Петровича Кончаловского. Фамилия хоть и с нерусским
окончанием, но он православный и верующий человек…
В. И. Суриков. Из письма брату Александру, январь 1902 г.
1
Один из дорогих Кончаловскому образов — Дерево жизни. Дерево как кровеносное живое
существо, укорененное в родной почве. Вокруг него и растет, охватывая ствол, дом. Дерево —
мощный остов человеческого жилья, проросший в материю вселенной. Корневую тягу к дому, к
почве переживают герои едва ли не всех картин режиссера, в том числе и созданных за
рубежом.
Третьим фильмом в период его голливудских странствий был «Дуэт для солиста» (1986)
по пьесе Тома Кемпински.
Лента рассказывает о выдающейся скрипачке Стефани Андерсон. Неизлечимая болезнь
вышибает ее из музыки. Она лихорадочно ищет опоры, но уже не в ремесле.
была бесконечно и так самоотверженно, что даже детей не заимела — некогда было. Теперь
Стефани ищет опору в семье, в ближайшем окружении. А там — все, когда-то родные и
близкие, давным-давно живут своей, недоступной Стефани жизнью. Женщина хватается за
мужа, за любовника, за друзей, подруг и знакомых. За наблюдающего ее психоаналитика. И все
впустую: там равнодушие, здесь предательство, а если и внимание, то искусственное.
Смерть между тем все пристальнее всматривается в героиню. В финале она получает в дар
отрешенность одиночества. Как выразилась служанка скрипачки, ее душа бродит без якоря и не
знает безопасной гавани. Стефани уходит от тепла родного обиталища, которое кажется уже
миражом, к туманному холодному горизонту.
Там возвышается дерево. Символическая доминанта картины. К этому дереву приходила
она в пору своей молодости с любимым человеком, ее нынешним мужем. А теперь окутанная
предсмертным туманом героиня исчезает, скрываясь за мощным стволом обнаженного
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
14
древесного гиганта, — будто растворяется в нем…
Трагизм ее положения — в той неизбежной жертве, которую она как художник должна
возложить на алтарь своего творчества. Она отрезала духовную часть своего существа от
женской, материнской и вообще всякой другой земной плоти. Оторвалась от Дома-Дерева, а
значит, и от материи жизни, слишком поздно осознав это. Голос живой плоти Стефани,
смиренной близкой смертью, прорывается в каком-то удивительно просветленном выражении
лица, в улыбке великой любви к источающейся жизни. Пронзительное сострадание к героине
проникает в душу зрителя…
Вот и дерево в финале «Дуэта для солиста», хоть и обнажено осенью, а все же — более
символ Жизни, нежели Смерти. Той самой жизни, которой пожертвовала героиня в творческом
самозабвении. Так возникает существенный для самого Кончаловского вопрос о том, насколько
может требовать «поэта к священной жертве Аполлон». Точнее говоря, насколько безоглядно
может художник жертвовать собой в творчестве, отвергая зов самой жизни, как это произошло,
скажем, с Андреем Тарковским.
Кончаловский любит деревья, и дыхание природы во многих картинах режиссера хорошо
ощущается. Это роднит их с творчеством деда Андрея по материнской линии Петра Петровича
Кончаловского, нацеленно и глубоко осваивающего в живописи связи природы и человека. Для