Андрей Рублев
Шрифт:
— По приказу князя великого едем! — объясняет Даниил. — Успенский собор расписать заново приглашены.
— А старшой кто у вас тут? Ты, что ли? — спрашивают из темноты.
— Нет, — отвечает Алексей. — Вот он…
— Я старшой, — выступает вперед Даниил, — Черный Даниил.
— Ну-ка иди сюда, Черный.
Даниил исчезает в темноте. В стороне неровно посвечивает факел, вырывая из темноты украшенные медью седла и мокрые бока коней.
Иконописцы с тревогой прислушиваются к доносящимся
Факел описывает огненную дугу и с шипением гаснет в реке. Слышится чавканье копыт по сырому берегу и треск кустов. Затем наступает тишина. Даниил возвращается к лодкам.
— Чего они? — спрашивает Андрей.
— Дружинники, — отвечает Даниил. — Вора ищут какого-то. Говорят, того, кто хоромы спалил княжеские, помнишь?
— Это позапрошлой зимой, что ли? — интересуется Алексей.
— Ну да.
— Э-э-э! — смеется мирской. — Теперь ищи его свищи! Позапрошлой зимой!
— Схватились олухи… — бормочет его жена.
— Он здесь где-то, в этих местах бродит, — объясняет Даниил, — говорят, баба у него в деревне соседней.
— В какой деревне? — интересуется мирская. — Далеко деревня-то?
Даниил не отвечает. Мастера начинают разгружать лодки и готовить ночлег.
— А потом, — добавляет Даниил, — язычники здесь по деревням кругом!
Алексей разводит костер, дует в слабый огонь, баба хлопочет у туесков и мешочков. Сергей тащит к костру длинную сухую слегу.
— Там Андрей и Фома такую корягу нашли! На всю ночь хватит!
По серой песчаной косе Андрей и Фома волокут огромную высохшую корягу. Коряга хрустит, шипит по песку, подпрыгивает. Вдруг Андрей останавливается и замирает.
— Ты чего? — спрашивает Фома.
Где-то совсем близко в кустах звонко щелкает, музыкально и напряженно. И через несколько мгновений свищет робко, словно пробует голос.
— А? — тревожно спрашивает Фома, уставившись на Андрея круглыми глазами.
— Погоди, слышишь?
— Соловей.
— А больше ничего? — вслушиваясь, улыбается Андрей.
К соловьиной песне примешивается тонкий, еле слышный звон, такой тихий, что кажется, будто звенит в ушах. Звон доносится со склона горы, черным краем отпечатавшейся на светлом западном небе. Вот он становится громче, звончей и сливается со смелеющей соловьиной песней в удивительное двухголосье.
— Слышишь? — шепчет Андрей.
Фома в беспокойстве берется за корягу:
— Идем.
— Из деревни… — вопросительно оборачивается к Фоме Андрей. — Что это?
— Идем, идем, — испуганно повторяет Фома.
— Колдуют, — шепчет Андрей.
— Идем, слышишь, Андрей! — настаивает Фома.
Они снова нагибаются над корягой и с сухим шорохом тащат ее по песку.
Темно.
— Что же все-таки с западной стеной делать будем? — обращается он к Андрею.
— С западной? — переспрашивает тот.
— С западной.
— А что с западной? Напишем и на западной Страшный Суд…
Даниил внимательно смотрит на Андрея, лицо которого кажется взволнованным в неровном свете костра.
— Собору-то небось лет двести, не менее, — говорит мирской. Его рябая баба то и дело оглядывается в сторону деревни и мелко крестится.
— Понимаешь, — настойчиво продолжает Даниил, — я так думаю… Что если там праведников всех поместить, а?
— Прости меня, Даниил, — говорит Андрей, не поднимая глаз, — не могу я сегодня об этом. Прости, Христа ради.
Загадочные деревенские звоны сливаются с заходящимися в любовном приступе соловьями.
— Господи! Вот нехристи! — сердито бормочет баба.
— Не надо нам было здесь останавливаться, — с тоской говорит кто-то из темноты.
— Бесовские забавы эти… прости, господи! — зевая, заключает разговор мирской, встает и направляется к лодкам. — Пошли спать, Марья!
— Что ж, спать? — говорит Даниил и встает. — Фома, Сергей, Петр! Спать, помолившись!
У костра остаются Андрей да Алексей, который сонно клюет носом у самого огня.
— Да-а… Но успеем мы до холодов расписать, — бормочет он, укладываясь поудобнее, — май скоро кончается, весна кончается…
Андрей делает несколько шагов по росистой траве и, прислушиваясь, останавливается.
Теперь уже вся гора светится дымными кострами, а ниже по реке слышатся неясные крики, визг, смех.
— Марья! — доносится от лодок. — Воды подай!
Некоторое время Андрей стоит неподвижно, потом подкладывает в огонь несколько толстых сучьев и, не оглядываясь, уходит в сторону расцвеченной кострами, причитающей и смеющейся горы.
Все ниже и ниже спускается черная пахота. Андрей, то и дело останавливаясь, поднимается по дороге, ведущей в деревню.
Деревня — другой мир, лопочущий вполголоса, сжигающий свои тайные костры, свет которых мерцает на высоких сучьях деревьев, распростертых в звездном небе.
Звонкие колокольчики в руках у обнаженной женщины, в который раз обегающей вокруг своего дома во имя спасения ото всех желтых и черных болезней; голые смеющиеся дети, которые стараются не отстать от нее, визжат и хохочут в эту страшно важную минуту;