Андрей Тарковский. Жизнь на кресте
Шрифт:
— Понимаешь, что такое выпить жидкий кислород? Да у нее даже нутра нет! Она не в состоянии говорить — все сожжено!
Когда они оказались вдвоем в пустой квартире Андрея, Наташа молчала и держалась за шею.
— Что случилось? Ты простудилась?
— Я… — просипела она… — я не могу… говорить… Все сожжено!
— Глупости, в пузырьке, что ты выпила, была обычная вода.
— Но я не могу… — крупные слезы покатились из ее глаз. — Я не могу жить без тебя…
— Прекрати сипеть, а то мне
— Лучше задуши меня… — она без сил опустилась на тахту, как несколько часов назад лежала в декорациях станции медленно оттаивающая и оживающая Хари. — Я научилась любить тебя. И я не смогу жить без этого чувства. Мне снится, что я, как Хари, везде появляюсь рядом с тобой.
«Для меня, так же как для многих его любимых актеров, Тарковский был центром мироздания. Прикажи он броситься в огонь — бросилась бы не раздумывая. Но в мир Тарковского я вписывалась как что-то идеальное, неземное, поэтому долгое время ни о какой физической связи между нами не было и речи…»
— Ты моя женщина, — сказал Тарковский, — а это значит… Это значит, что я тебя люблю. Не думай, что я ничего не вижу, не понимаю, как ты относишься ко мне. Настоящая любовь не бывает безответной.
— Я знаю, так часто происходит между актрисой и режиссером: работая вместе, они начинают узнавать друг друга и возникают чувства. «Одинакового моря рыбы», — писала Марина Цветаева.
— Это нормально. Если режиссер не будет любить свою главную героиню, то у него не получится снять фильм про любовь, и не про любовь тоже не получится.
— Я решила, если могу подарить тебе кусочек счастья, с головой в любовь брошусь.
«Мы жили одним днем, не загадывали, что с нами будет дальше…
Когда мы с ним разговаривали, это всегда было о чем-то очень важном, божественном.
— Ах, этот мир создан не для меня, он гораздо хуже, чем я, — вздыхала я.
— Нет, неправда, он лучше! Все здесь устроено прекрасно и мудро, это мы нехороши, порой очень-очень нехороши. Но нам дано усовершенствовать себя и мир, только начинать надо всегда с самого себя, — возражал Андрей».
Наконец, сближение произошло.
— Боже, Боже… что же нам теперь делать? — всхлипывала Наташа на его плече.
— Это здорово, что мы так удивительно подходим друг другу… — Андрей сел, закурил.
— Ты правда могла бы спать со мной всегда? Всю жизнь — в одной постели?
— Самое прекрасное, что можно вообразить…
— Поклянись.
— Чем? Хочешь, всей своей человеческой кровью?
— Тогда послушай… Дурацкое признание… Но… Знаешь, я ведь как-то до сих пор побаивался женщин. Особенно в своей постели.
— А как же две жены и увлечения… — напомнила Наташа.
— Да я все время рискую, рискую в поиске своей женщины. Иду через страх, через подавление
— Что же мы будем делать? Мой верный Коля Бурляев страдать будет… Ты женат, — глаза Наташи, устремленные на возлюбленного, наполнялись слезами.
Он грыз ногти, принимая важное решение. Думал долго, потом навис над ее мокрым лицом, ответил коротко, без колебаний:
— Разведусь!
Настал момент, когда об этом решении должна была узнать Лариса.
В квартире мирно пахло ужином, в кроватке тихо спал Тяпа, и лишь из дальней комнаты доносилось стрекотание швейной машинки. (Ольга Суркова к тому времени развелась с Сергеем и вернулась к родителям.) На Ларисе был нежно-голубой стеганый халат, волосы собраны в жалкий пучок. В распахнутых, каких-то голых, беззащитных без туши глазах — испуг.
— Что-то случилось? Не молчите, умоляю, я чувствую — случилось!
Они прошли в кабинет-спальню, Андрей опустился в кресло и поник в нем.
— Устал. Очень устал, — ему вдруг стало жаль эту преданную женщину, весь уют дома, созданный ею.
— Может, сперва покушаете, Андрюшенька? Соляночка, как в «Национале».
— Лариса, сядьте. Не хочу кружить вокруг да около, — он вскочил и заметался по комнате, беря в руки то книгу, то тетрадь. Остановился, поднял глаза:
— Мы с Наташей Бондарчук решили пожениться. Простите меня, Лариса Павловна, но нам придется расторгнуть брак.
— Что-о-о? — голубые глаза закатились, женщина без чувств рухнула на одеяла. Она классически умела устраивать истерики. Многие даже считали, что в фильме «Жертвоприношение» Тарковский использовал опыт Ларисиных скандалов. Сыграв глубокий обморок, она перешла к действенной программе: были крики, сердечные капли, разбуженный дом, швыряние кольца, проклятья… Но едва заметив, что Андрей собирается уйти, Лариса застыла в позе Медеи, принявшей трагическое решение. Ее голос мог бы охватить последние ряды огромного зрительного зала. И у всех — по спине мурашки!
— Уходите, к кому хотите. Но запомните, вы больше никогда не увидите сына!
Более сильного удара Андрею нанести было нельзя.
На следующий день на съемочной площадке его встретили смеющиеся глаза Наташи.
— Мы сегодня репетируем эпизод, когда Хари прорывает дверь. Представь, иду я в разодранном платье и кровавых ранениях по коридору «Мосфильма». Клюквенный сок стекает по рукам и платью очень натурально. А навстречу мне… вообрази только: в белом кителе, весь в орденах, идет Сталин! Он опешил и уставился на меня. Истекающая кровью, растерзанная, я, видимо, олицетворяла жертву террора.