Андрей Ярославич

Горская Ирина Андреевна

О монастыре хотела она сказать отцу, когда вернутся в Чернигов. Но вышло все иначе.

Прилюдно простился с ней отец, Михаил Черниговский. Мать плакала. Отец же громко произнес, обращаясь к Феодору-Ярославу и Феодосии:

— Вам поручено дитя мое! Отныне место ее — в доме свекра и свекрови.

Девушка-вдова не смела возразить, только невольно прикрыла лицо ладонями. Как будет она жить в чужой и, быть может, враждебной ей семье? Ведь она знала: ее отец и Ярослав — враги. Истина о смерти молодого мужа не была ей ведома. Ведь Ярослав ничего не сказал ей, не сказал, что Феодор — убийца маленького брата. Голова князя тогда склонилась в том роковом кивке утвердительном, но ведь ничего не говорил он юной невестке, нет,

нет!..

Услышав прилюдные слова Михаила Черниговского, Ярослав насупился. Притихли в палате. Золотыми и серебряными нитями посверкивали яркие одежды придворных. Михаил Черниговский все по обычаю говорил, возразить ему — значило обычай вежества нарушить. Но ведь если бы он пожелал увезти юную дочь, столь внезапно и страшно овдовевшую, и это никто не счел бы нарушением обычаев, и на это имел право черниговский князь. Однако он предпочитает оставить дочь. Зачем? Прежде Мстислав Удалой желал видеть Феодосию своею наушницей в доме Ярослава. А теперь? Михаил Черниговский желает, чтобы Ефросиния доносила ему, отцу… Эта хрупкая девочка с золотистыми волосами… Но Ярослав, как никто другой, не верил внешнему обличью… Но что же, надо смириться, обычай вежества он не нарушит…

Поднялся с деревянного резного трона. Сделал несколько малых отмеренных шагов сапогами сафьянными к ступеньке, крытой ковром.

— Благодарю за честь, сват мой Михаил! Будем беречь свою невестку, твою дочь!

Поднялась величественно княгиня Феодосия. Спустилась по ступенькам. Тяжелый парчовый шлейф медленной волной густой потянулся. Обняла за плечи юную вдову. Оплечье, разубранное жемчугом, не скрыло дрожь тонких плечиков…

Через мордовские земли двигалась малая дружина, предводительствуемая княжеским милостником Михаилом. Встречали их вытоптанные поля и пепелища на местах деревянных городков-крепостей. Кости человеческие непогребенные лежали, омытые дождями и стаявшим снегом. Темные леса обступали. А в лесной глубине вновь люди селились, расчищали землю под свои пашни, пастбища и жилища. Стучали топоры, перекликались люди…

Михаил остерегался, воинов своих берег, не казал местным жителям. Сам, переодетый в мордовский кафтан, опоясавшись красным кушаком, шапку нахлобучив по самые брови, уходил в поселения — разведывать. Язык ему передал Темер. И, случалось, подумывал Михаил» зачем так дался язык? Не затем ли, что и Анка теперь говорила на этом языке? Казалось бы, жизнь суровая должна была отучить, отлучить его от прежней любви, а вот ведь не отлучила, не отучила. Помнит Анку!..

Но не было о ней никаких вестей. Он знал, что были у Анки муж, сын, свекровь. Но никто ничего не знал об этой семье. Несколько раз поминали убийство. Кто говорил, убили мужа пестуньи маленького княжича, внука Пургасова; иные говорили, будто вся семья была вырезана. Кто-то слыхал, будто и мальчика Андрея видали мертвым. И все, поминавшие убийство, называли убийцей княжича Феодора. Но не было верных вестей.

Дружина снаряжена была тайно. Однако трудно было утаиться от княгини Феодосии. Едва было погребено тело княжича Феодора, а уж новгородцы обвинили князя Ярослава в нарушении условий договорных. Невозможно было ему оставаться в Новгороде. И он собрался в свой верный Переяславль-Залесский. Феодосия тревожилась, потому что в Новгороде Ярослав решился оставить подростка Александра. Но едва потянулся княжеский поезд — вереница устланных плотными коврами саней, как догнали их Александр и воевода с дружиной. Снова проявили свою волю новгородцы. Не желал вольный город подчиняться княжеской власти…

Юная вдова ехала в одних санях со своей свекровью. Но та, озабоченная своими мыслями, не обращала внимания на девочку. Отлегло от сердца у княгини Феодосии! любимый старший сын ее покинул Новгород — мятежное это гнездо. Она размышляла о малой дружине, посланной тайно Ярославом в мордовские земли. Теперь земли те дань платят Юрию Всеволодовичу. Что

замышляет деверь Юрий о маленьком Андрее? Она не сомневалась в том, что мальчик жив. Но кто прячет его? Юрий? Да, этот мальчик может пригодиться Юрию… Зачем же? Накинуть узду на Ярослава? Странно, как любит Ярослав этого никогда им не виданного наследника. Сын любимой!.. Феодосия сжала красивые губы. Вот такая бессмысленная любовь и нарушает все замыслы, и заставляет проливать кровь открыто… Нет, не Юрий, она чувствует… В той малой тайной дружине — четверо ее верных людей… Ах, если бы тогда, едва родился, подкупить кого… Далекий терем в мордовских землях, одна капля ядовитого зелья… Много ли надо младенцу… Не сумела тогда, не изловчилась… Теперь — другое… Теперь — отыскать мальчика, и чтобы на глазах был… Живой нужен теперь… Узда на Ярославовы помыслы! Он предался бессмысленной любви; он ее, свою венчанную, никогда не любил такой любовью! Что ж, пусть будет у него на глазах напоминание живое. И всегда можно будет ему сказать: «Уступи, иначе Андрею будет грозить опасность…» Пусть платит за то, что предался нерасчетливой этой любви! А ей, дочери родича своего, одного с ним, Рюрикова, корня, ей он любви такой не дал! Обделил ее, венчанную свою! О, пусть платит!..

Вдоль придорожных всхолмившихся снегов поземка взметнулась. Сильными руками в плотных рукавах бобровой шубы княгиня обняла невестку… О-о! Разве она так зла и коварна, разве не может чувствовать жалость, разве не бывает справедливой и доброй?.. Разве не достойна она той, странной, нерасчетливой любви?.. О-о!..

…Его несли на руках, тепло укутав. Завернули с головой. Ничего не было видно. Было темно. Овчина крепко пахла. Он чувствовал, что несет его совсем чужой человек. Сердечко колотилось, глаза набухали слезами. Где Анка, где брат, где старая бабка? Он тревожился о них, потому что они как бы принадлежали ему, но и потому что они были сами по себе, сами для себя. С ними могло случиться что-то плохое. А он так не хотел, чтобы с ними случилось плохое!..

Сделалось жарко всему телу, заболела голова, ныл затылок. Он теперь лежал в тепле овчинном. Лучина светила смутно совсем. Узнал Анкины руки и пытался успокоиться, но боль мучительная не давала успокоиться. Анка поила его горячей сладкой водой из деревянной чашки, заваривала сухую малину… Горло болело. После он сделался весь мокрый от пота. После мутило и была слабость… Как выздоровел — не помнил. Но уже не было зимы. Было почти совсем тепло. Ветки деревьев покрылись темными почками. Листьев не было. Сквозь ветки придорожных деревьев было видно голубое небо. Оно было такое, как будто совсем новое.

Они все ехали на телеге, на соломе колкой. Дорога была ухабистая, подбрасывало. Ехали — Андрей, Анка и брат. Большой воин умер, Андрей знал. Брат сказал шепотом, что и старая бабка умерла.

— Ее убили… — прошептал, как что-то запретное.

— Ты видел? — прошептал ему на ухо Андрей.

— Нет! — Брат замотал головой и — как запретное — шепнул Андрею совсем в ухо щекотно: — Они тебя хотели убить!..

Андрей больше не стал спрашивать, сам не знал почему. Ему стало страшно каким-то новым странным страхом. Он подумал, что не должно быть так, ему не должно быть страшно…

Слезли с телеги и пошли в деревню. И Андрей вдруг подумал, что в других местах люди, наверное, живут занятнее, чем он жил. Но теперь ему занятнее, ведь он едет куда-то.

Пили парное густое молоко. Ели ржаной хлеб. Спали на соломе, а за стенкой тонкой жевала и вздыхала шумно корова.

Утром Анка принесла питье светлое и велела ему выпить, сказала, что это березовый сок, пусть Андрей выпьет, окрепнет скорее. Он выпил. Было кисленько, терпко…

Опять ехали на телеге. Он устал. Сильно трясло, и все тело начало снова болеть. Голова кружилась. Анка взяла его на руки. В мягком надежном тепле ее рук, ее груди и коленей полегчало.