Андрогин. Новая эра
Шрифт:
После встречи Олеси с дочерью, по ее возвращении домой, когда Виктор вошел в комнату, он не узнал свою жену. Она постарела на десяток лет. В ее неподвижном взгляде не было ни капли жизни. Только беспомощность и полнейшее отчаяние. Она сидела на корточках возле своей старой морщинистой матери, которая утешала ее: одна рука придерживала Лесю за плечо, а другая была положена на ее кисть, которую Леся небрежно кинула на спинку дивана, где сидела ее мать.
Она еще даже не разделась, успела снять только обувь. Тяжело было сказать, когда она вернулась домой. Может быть, пять минут назад, а может, час. Виктор стоял в дверях, не в силах пошевелиться. Он боялся нарушить этот момент. Он лишь стоял и смотрел на жену в ее вельветовом пальто, накинутом на черную
Дверь была закрыта. Он на секунду застыл перед ней. Что-то останавливало его. Затем, сделав над собой усилие, он повернул ручку и толкнул дверь вперед. В комнате горел тусклый свет лампы над зеркалом. Жена сидела на стуле перед комодом и смотрела в это зеркало такими глазами, что Виктор просто испугался. Он не знал, сколько времени пробыла она в этом положении. Ее лицо было восковым. Распущенные волосы падали волнами на плечи. На ней была ее домашняя серая, немного великоватая на нее пижама, напоминающая больничную одежду. Она сидела в оцепенении и, не отводя взгляда, смотрела прямо перед собой. Ее глаза были выпучены и просто застыли в зеркале. Он подошел к ней сзади и положил руки на плечи.
– Мы все выдержим. Все поменяется. Представь, что это сон. Просто страшный сон, и мы все скоро проснемся.
Леся не двигалась. Ни одна мышца на ее лице, ни одна жилочка не дернулась. Она продолжала сидеть, как музейный экспонат, просто уставившись в зеркало. Виктор почувствовал прожигающее его руки пламя, исходящее от ее плеч. Он убрал их.
– Мы уже никогда не проснемся, - сухо кинула она.
После этой фразы она встала и молча ушла в ванну. Леся долго не возвращалась оттуда. Вода все текла и текла. Мать Леси уже легла спать, приготовив ужин, но никого на него не пригласив. Создавалось такое впечатление, что и готовила она не для них, а так, по привычке, для себя, для своего успокоения. Виктор молча сидел на их с Лесей кровати. Теперь оцепенение, в котором была его жена, как вирус, перекинулось на него. Он выдохнул и закрыл лицо руками.
– Да сколько можно?
– подумал он про себя, посмотрев на часы и прикинув, как долго его жена уже в ванной. Он пошел и начал стучать. Ответа не последовало.
– Ладно. Ей надо побыть одной, - проговорил он про себя, и уже было отошел от двери, как сердце его сковала тревога, она нарастала и нарастала, он был будто в предвкушении какого-то несчастья, его нервы сдали, и он, как бешеный, снова кинулся к двери и стал колотить в нее. Не выдержав, он выбил дверь.
Из его груди вылетел тихий крик, который затем перешел в вопль. На вопль прилетела маленькая старушка. Он хотел не впускать ее, чтобы она не видела всего. Но не смог не то что сдвинуться с места. Более того, он не смог бы в тот момент пошевелить ни одним пальцем. Ванна была полна крови. Старушка подскочила к своей дочери. И, не растерявшись, стала щупать пульс. Затем быстро побежала звонить в скорую. Она обратилась к Виктору:
– Что ты стоишь? Быстрее, вытащи ее, нужно наложить жгуты на руки.
Виктор лишь кивал. Он не мог сдвинуться с места. Так же, как не мог издать ни звука.
Он находился в прострации. Перед ним пролетали картинки с их "молодости", если это можно было так назвать. С молодости их любви. Почему-то перед ним повис медовый месяц. Как будто не
Прямо перед глазами стояла лишь одна картинка: его жена на одиноком берегу моря. Вокруг не было ни души. Лишь песок, и изредка зелень подальше от берега. Их два полотенца, лежащие на песке рядом: синее и зеленое. Ее красные босоножки, небрежно кинутые рядом с полотенцем и ее плетеная кофейная, наполовину пустая сумочка, скомканная за ее спиной. Она сидела вполоборота, вытянув стройные слабые ноги, лишенные мышц, только с торчащими костями, и смотрела на него, выглядывая и ожидая его прихода. Он лишь побежал за шампанским для того, чтобы отметить их брак еще раз. Грустный взгляд тусклых глаз и в кои-то веки появившаяся улыбка на ставшем жестким от жизненных невзгод лице, следили за ним.
Он ускорял ходьбу, пытаясь быстрее приблизиться к своей любимой женщине, своей жизни, своему бесцветному сокровищу в коричневом закрытом купальнике, с худенькими плечиками и поднятыми очками волосиками впереди. Такой он свою жену запомнил навсегда.
Этот взгляд, устремленный вдаль. В ожидании не чуда, а его. Ведь он и был ее чудом в этой жизни. Она ждала его всегда. А он ее.
Леся очнулась уже в больнице. Виктор сидел возле нее. Она едва смогла разжать засохшие шубы. Он быстро поднес ей воды ко рту. Она отпила, немного закашлявшись. Затем, даже не взглянув на него, тихо промолвила:
– Зачем вы спасли меня? Я хотела умереть.
Он проглотил ком, который будто застрял в горле.
– Ты должна жить. Ради нее. Мы все, что у нее есть на этой земле. Как же ты это не понимаешь?
– взвыл Виктор.
– Я думал, я всегда знал, что ты сильная женщина. Чего ты сейчас сдаешься?
Леся смотрела невидящим взглядом перед собой. Его лицо стало более морщинистым. Волосы еще больше поседели за последнее время. Не в силах больше видеть все это, Виктор попятился из палаты.
Выйдя в коридор, он прислонился к холодной больничной стене и спустился на пол. Как могли они дойти до такого? Почему вся их семья переехала в больницы? Он хотел закрыть глаза, моргнуть и снова вернуться в такое счастливое время. Ему еще что-то не нравилось! Да там же было все прекрасно. Почему именно они? За что именно их должно было все это настигнуть? Раз за разом Виктор задавал себе все новые однотипные вопросы и не мог найти на них ответа. Теперь ему не хотелось возвращаться домой? Там его никто не ждал. Любимая жена и приемная дочь оказались узниками больниц. Одна старуха, мать Леси, ждала его дома. На работе у него все не ладилось. Конечно, если его голова была забита совсем другим, как он мог сосредоточиться на каких-то делах. В итоге Виктор стал чрезвычайно раздражительным. Срывался на подчиненных. Все накалилось до предела. Но самым страшным было то, что выхода из всего этого он не видел.
"Как в могиле", - проговорил он про себя.
– А ты, Жанна? Почему ты здесь? Ты тоже не нужна никому там, за этими стенами?!
– со странным взглядом указала Оксана за окно.
– У тебя была семья, дети? Ты любила?
Жанна замерла. Она так желала слышать правду от своей "сокамерницы" и все ожидала ее слов, а когда пришел ее черед говорить, слов так и не нашлось. Оказывается, это не так-то просто, поведать правду о себе. Вытянуть из сокровенных уголков своей души те тайны и умозаключения, которые до этого времени были доступны тебе одному.
– Я?
– беззвучно спросила Жанна, и сама не узнала своего голоса.
– Ты, - так же тихо ответила Оксана и для пущей уверенности еще и закивала головой.
– А тебе действительно интересно?
– спросила Жанна скорее в попытке оттянуть момент своего рассказа.
– Угу, - снова закивала Оксана, покалывая себя ногтями.
– Почему, почему тебе их не срезают?
– скривившись и передернувшись, пискнула Жанна.
– Ногти? Нет, нет, не дам, - испугалась женщина, - они дают мне ощущение, что я еще жива. Пока я чувствую боль, я здесь, - и Оксана снова жадно уколола себя раскрошившимся обрубком отросшего ногтя.