Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Шрифт:
— Смотри-ка, чего углядел! Ну, не кипятись, не кипятись! — сказал мне уже другим, более спокойным тоном Андропов. Он смял анонимку и швырнул ее в корзину для бумаг, стоявшую чуть поодаль. — Иди спокойно работай! Никакой комиссии создавать не будем, — твердо сказал он мне. — Но ты учти, как это выглядит в нашей жизни, — то ли у него шубу украли, то ли он шубу украл, ну его на хрен, лучше держаться от него подальше!..
В тот раз я вышел из его кабинета с горьким осадком в душе. Я не хотел даже и думать о том, что столь любимый мною человек мог так подло проверять меня или сразу поверить клеветническому навету. Да и в доносе этом, по существу, не было настоящих, «порочащих меня фактов», как писал про Штирлица Юлиан Семенов. Это было довольно мелко для Андропова, но, как я слышал потом, со временем стало учащаться по
Вторую проверку он явно учинил мне года через полтора, когда я уже не работал у него, а был политическим обозревателем АПН. Но об этом чуть ниже. А теперь я хотел бы рассказать, как мы с ним расстались.
После эпизода с анонимкой я стал ощущать в секретариате какой-то холодок по отношению ко мне. Карпещенко ехидничал больше обычного, Пал Палыч как-то уел меня, сообщив, что я не так обрабатываю документы ЦК к заседаниям политбюро. Могущественный генерал Григоренко, сильно приблизившийся в последнее время к Андропову и бывший старым врагом моего отца, вдруг торжествующе стал посматривать на меня в приемной при случайных встречах и на совещаниях. Я относил это к тому, что он выражал мнение генеральских кругов КГБ, крайне недоброжелательных к моему «писательству». Ведь даже своего прямого начальника Цвигуна они презрительно за глаза называли «писателем». Я думал, что Григоренко со товарищи усиленно кляузничает на меня Андропову по поводу того, что я не только не прекратил писать беллетристику после первого романа, но взялся и за его продолжение. Тем самым я подтверждал, что не желаю отдавать все свое время службе шефу, а имею еще какие-то амбиции.
Я ощущал, что вокруг меня зреет интрига, но разрушить ее я не умел и не хотел, ибо для этого надо было выбрать унижение и смирение. О том, что эта интрига становится очень опасной для меня, я понял из якобы случайного высказывания в моем кабинете одного из офицеров группы «Особая папка», который ко мне, как я чувствовал, неплохо относился.
Володя М. вдруг ни с того ни с сего рассказал мне, как враждующие между собой сотрудники КГБ расправляются друг с другом. Нет, они не стреляются на дуэли из табельных пистолетов «макаров», не бьют врагу в спину кинжалом из-под плаща. Рыцари «железного Феликса» действуют чекистскими методами 1937 года. Они тихонько крадут у ненавистного им человека, при подходящем случае, служебный документ с грифом «секретно». Иногда это делают, взяв у него по якобы служебной необходимости такую бумагу почитать, и «забывают» расписаться в соответствующей амбарной книге, где она по-прежнему числится за ненавистным соперником или коллегой. Разумеется, такую операцию тщательно готовят, иногда не один месяц, но всегда с крайне плачевным для врага результатом. При первой же проверке секретчиков — хранителей бумаг оказывается, что документ «висит» не на том, кто его взял почитать, а, например, на его шефе. Сразу убиваются два зайца: человек, расписавшийся за секретную бумагу и не представивший ее из своего сейфа по первому требованию, идет под трибунал и получает несколько лет тюрьмы за утрату документа с грифом «секретно» или «совершенно секретно». За словечко «совершенно» судьи добавляют пару-тройку лет. Приговор обжалованию не подлежит.
Второй убитый заяц — это вполне конкретная вакансия, освободившаяся после ареста того, кто «утратил бдительность».
Я тогда не сразу сообразил, почему Володя рассказывает мне о такой грязной технологии чекистско-мафиозной вендетты. Понял я это лишь спустя несколько месяцев, когда ушел от Андропова подобру-поздорову. Очевидно, офицер из группы «Особая папка», который носил документы в самые высокие кабинеты на Лубянке, слышал что-то о готовящейся мне западне и решил столь неформальным способом предупредить о ней. Хотя я тогда этого и не понял, но бдительность усилил и перестал давать коллегам по секретариату даже под расписку в особой книге почитать материалы ЦК КПСС из моего сейфа. Третий звонок перед возможной драматической развязкой моей работы «под крышей» Лубянки прозвучал из уст самого Юрия Владимировича в конце февраля 1979 года. Он вызвал меня к себе в кабинет и был довольно мрачен. Место мне было предложено возле рабочего стола, за приставным столиком, что означало формальный характер беседы.
— Я хочу, чтобы ты перешел на другую работу… — без предисловий начал он сухим тоном. —
Я молчал и не считал нужным доказывать ему что-либо. Видимо, он принял решение, и суровый тон при слабости его аргументации говорил, что он сердится сам на себя.
— Я предлагаю тебе для начала надеть полковничьи погоны, которые тебе может утвердить коллегия по моему представлению, — продолжил он, отводя глаза в сторону, — поучиться на двухмесячных курсах повышения квалификации работников ПГУ, которые проходят партийные работники, съездить затем куда-либо резидентом на генеральскую должность, получить генерала и стать заместителем начальника разведки с большой перспективой, — предложил он мне.
Зная ревнивый и подлый характер Крючкова, который, конечно, постарается задвинуть меня куда-нибудь подальше от Андропова, и не желая вместе с погонами надевать хомут военной дисциплины, я отказался от этой высокой чести.
Юрий Владимирович помрачнел и насупился. Он не любил, когда ему отказывали. С минуту он подумал и сделал другое предложение.
— Хочешь, я позвоню Громыко, и мы пошлем тебя советником-посланником в приличную страну? — спросил он и добавил: — Получишь высокий дипломатический ранг. Я сам начинал восхождение с такой должности, а тебе сейчас только сорок шесть лет…
Я поблагодарил его за интересное предложение, но сказал, что совсем не рвусь за границу, что хотел бы остаться дома и заниматься творчеством. Тем более что у меня дочь учится в институте, и не хотелось бы лишать ее родительского присмотра.
— Я знаю, — сказал Юрий Владимирович. — Мне все доложили… Она хорошая девочка, и тебе не надо беспокоиться… Но раз ты не хочешь за границу, то другое тебе может предложить только Иван Капитонов. При этом учти, что в нынешних условиях я не могу добиваться для тебя места, соответствующего твоему статусу заместителя заведующего отделом аппарата ЦК. Как только я выскажу что-либо подобное, все помощники членов политбюро, которые внимательно следят за перемещениями своих коллег, начнут нашептывать своим шефам, что Андропов хочет взять власть и начинает расставлять свои кадры…
Я заочно знал секретаря ЦК КПСС по кадрам Ивана Васильевича Капитонова, поскольку дружил с его помощником Павлом Александровичем Смольским, и решил отдать свою судьбу в его руки.
Андропов снял трубку телефона АТС-1 Кремля, набрал номер Капитонова, поздоровался с ним и сообщил, что его помощник по политбюро Синицин хочет перейти на другую работу.
— Иван Васильевич! Посмотри, что у тебя там есть подходящего… — любезно сказал он Капитонову, — Синицин зайдет к тебе…
Я знал, что отношения Капитонова и Андропова складывались не лучшим образом. Юрий Владимирович считал Капитонова дураком и почти не скрывал этого. Во всяком случае, когда Юрий Владимирович стал генсеком, он взял секретарем по кадрам Лигачева, отправив Капитонова на пенсию. После разговора с Иваном Васильевичем Андропов постарался несколько оправдаться в моих глазах:
— Но ты выбирай у Ивана только то, что тебе понравится… Если надо, я поддержу…
Капитонов предложил мне сначала должность заместителя министра высшего образования. Но когда я узнал, что вакансия эта — по техническим вузам, то отказался наотрез, не будучи технарем или партийным организатором, который может взяться за любое дело. Я был журналистом, историком, кандидатом философии и хотел стать профессиональным писателем. Поэтому стал ждать, когда появится какая-либо работа, связанная с журналистикой или литературой.
Секретарь ЦК по кадрам не замедлил проявиться снова. Примерно через неделю он позвонил мне и сообщил, что, оказывается, в загашнике ЦК есть две очень симпатичные для меня должности. Одна — политический обозреватель в ранге члена правления АПН, а другая — также политобозреватель высшего ранга, но в «Правде». По тем временам это была самая желанная для любого журналиста работа. Во-первых, политобозреватель был подчинен прямо председателю правления АПН или соответственно главному редактору «Правды». Иметь только одного начальника всегда в России было большой удачей. На Лубянке такая удача мне сопутствовала. Во-вторых, по этой должности полагались все блага, даваемые номенклатуре. В-третьих, в год предоставлялись две-три творческие командировки за рубеж и сколько угодно по нашей стране.