Ангел бездны

Бордаж Пьер

– Я потерялся в лесу, я хочу есть…

Стоявшие напротив Пиба никак не отреагировали на его слова, как будто ничего не слышали или не знали, посчитать ли его врагом или другом. Под их засаленной одеждой виднелась светлая кожа, от них несло потом и мочой.

– Есть кто-нибудь в городе, кроме вас? Где ваши семьи?

Они не отвечали, лишь пристально смотрели на него, нахмурив брови и сморщив лоб от напряжения.

– Химическая атака. Она поразила всех, кроме этих вот ребят. В отличие от их воспитателей, они выжили.

Голос раздался за спиной Пиба. Но он не оборачиваясь знал, кому этот голос принадлежит.

19

От любви рождается желание,

а от желания ненависть.

Бхагават-Гита

Она никогда не думала,

что способна на такое испытание. До войны она падала в обморок при виде обыкновенной царапины. Когда он снял рубашку, она смогла, сама не зная как, подавить отвращение. Мало того, что этот заместитель начальника лагеря был совершенно не в ее вкусе, у него еще оказался огромный омерзительный шрам. Тем не менее она согласилась, чтобы он взгромоздился на нее и терся этим ужасным рубцом о ее живот и грудь. Пораженная этим прикосновением, она даже не обратила внимания на узловатый фиолетовый лемех, который вспахивал ее методично и упорно. Через три-четыре минуты этих механических упражнений он разрядился, тихо заскулив, излился в нее и задышал горячо и с присвистом прямо ей в ухо. Она не испытала никакого удовольствия, ни малейшей дрожи желания. Ее вновь охватило чувство отвращения. Она была готова с силой спихнуть мужчину, улегшегося на ней, но потом вспомнила, что выполняет задание. Она взяла себя в руки и только слегка пошевелила бедрами, чтобы вытолкнуть из себя его размякшую плоть. Он блаженно улыбнулся ей, а потом повернулся на бок и через несколько секунд погрузился в сон, как грубый мужик. Она долго не решалась пошевелиться и лежала неподвижно, путаясь в мыслях. При каждом, даже самом осторожном движении, сперма ее любовника по обязанности вытекала из промежности и заново обжигала ее пораненный живот. До самого рассвета ей не давал покоя один и тот же вопрос – так ли уж необходимо было спать с этим типом, чтобы быть полезной подполью? И вообще – стоило ли жертвовать жизнью ради общего дела? Ей было тридцать пять, она еще могла создать семью, родить детей и вести самое обычное существование в доме, наполненном криками и смехом. И все-таки, хотя сомнения и разочарования пришли на смену ее восторженности и наивным убеждениям юности, о том, чтобы пойти на попятный, не могло быть и речи. Когда ей было двадцать пять, она, возмущенная распространением по всей Европе легионов святого Михаила, вступила в подпольную сеть Центра-Берри. Удачно выполнив несколько заданий, она быстро продвинулась по службе и теперь входила в число ответственных подпольщиков, которые носили при себе капсулу с молниеносно действующим смертельным ядом и обязаны были в случае провала его принять, чтобы ни в коем случае не попасться в лапы палачей легиона. Сначала она действовала в округе Лиона, а затем ее перевели на работу в ЦЭВИС Центрального района. Помимо нее, другие члены подполья проникли в администрации лагерей, чтобы попытаться предотвратить массовое и систематическое истребление выходцев из исламских стран. Она предупредила связных об омерзительной торговле арабскими детьми, но получила указание заниматься поставкой только требуемых от нее документов и сведений. Затем, после того как подряд сменилось несколько начальников лагеря, ей дали приказ спать с заместителем. Но из его разговоров в постели она смогла выудить лишь пару-другую ерундовых сплетен, заплатив за это удручающим одиночеством. Он, казалось, ценил ее общество, но зато она так и не смогла привыкнуть ни к его шраму, ни к его запаху, ни к его грубым манерам. К счастью, он не питал пристрастия к поцелуям и ласкам. Он ограничивался тем, что забирался на нее и с важным видом приводил в действие свое орудие. Если бы ей пришлось взять в рот этот лиловый скрюченный отросток, то ее бы, наверно, тут же вырвало. На рассвете она возвращалась к себе – в комнату, расположенную в боковом крыле административного корпуса. Напрасно она целый час пыталась отмыться под душем – тошнота не проходила. Она одевалась и, не позавтракав, бежала на встречу со связным. Он, как всегда, ждал ее в зоне доставки – закрытом со всех сторон дворе, где разгружались грузовики. Должность перевозчика хлеба позволяла ему передавать информацию, не возбуждая никаких подозрений. А в обязанности секретарши входило проверять поставку товара и продовольствия и подписывать накладные… Да, она спит с заместителем начальника лагеря, нет, он еще не получил от правительства добро на массовое истребление заключенных-исламистов, да, она пытается его разговорить, нет, он не слишком разговорчив, да, как только у нее появятся важные сведения, она тут же явится предупредить его в деревню, в обычное место…

Он уезжал, пожелав ей храбрости. По его глазам, по его улыбке она видела, что он не хотел бы оказаться на ее месте. Хотя она и жертвовала собой ради общего дела, ее товарищи по борьбе не могли не видеть в ней шлюху. Нет, конечно, они ей ничего не говорили, но они совершенно не воспринимали ее как женщину. Никогда ни один из них не захотел сделать ее своей любовницей

и тем более женой. Подпольная сеть Центр-Берри обеспечивала ее противозачаточными таблетками, на этом забота о ее здоровье и благосостоянии заканчивалась.

Она боролась во благо европейских женщин, не питая никаких иллюзий насчет их помощи или их будущего. Многие поддерживали архангела Михаила, матери соглашались отправить на Восточный фронт дочерей, а жены – запереться в четырех стенах, с покорностью, которая, казалось, уже давно должна была бы исчезнуть навсегда. Женщинам можно было выбирать только между христианскими добродетелями и исламским кошмаром. Не присягни какая-нибудь из них в верности последнему защитнику Запада, последователю Карла Великого – и она тут же окажется закутанной в паранджу, униженной, отвергнутой, проданной, обменянной как товар, закиданной камнями при малейшем подозрении в измене, ей отрежут язык, изувечат, будут избивать каждый божий день. Запуганные угрозой ислама, европейские женщины отказались от либеральных прав, которые с таким трудом отвоевывали их сестры в течение долгих столетий. Право на аборт, на контрацепцию, на труд, право голоса были отправлены в небытие.

Она боролась за освобождение арабских женщин из лагерей, за измену политики, не совместимой с ее пониманием гуманизма, но иногда начинала сомневаться, нужна ли ее борьба, особенно когда какой-нибудь террорист-камикадзе подрывался на улице, кишащей народом, и стирал в порошок несколько сотен прохожих. Или когда дюжина бомб с истощенным ураном сносила под корень целый квартал. Тогда она думала, что вместе со своими товарищами делает все, чтобы освободить тысячи мужчин и женщин, готовых к страшной мести, тысячи чудовищ, которые разбредутся по городам и деревням Европы… Но потом понимала, что сама стала жертвой официальной пропаганды, что речь идет просто о спасении живых существ – жертв ужасных репрессий, о том, чтобы проявить такую наипервейшую христианскую добродетель, как сострадание.

– Завтра утром я еду в Париж. Вернусь через два – три дня.

Заместитель начальника лагеря с бешеной энергией вонзился в нее, прежде чем в изнеможении опуститься рядом, задыхаясь и истекая потом. Его красный рубец трепетал, как сердце на ладони.

– Нам надо было бы… надо было бы пожениться.

Она настолько изумилась его предложению, что чуть было не расхохоталась.

– Если меня назначат директором, нужно будет… наконец узаконить наши отношения. А то остальные используют этот прокол, понимаешь?

– Остальные?

– Как только ты оказываешься наверху, некоторые только и думают, как тебя спихнуть.

– А зачем ты едешь в Париж?

Он ответил не сразу. Он все еще сомневался в ней. Ей, однако, казалось, что она задала вопрос как можно более нейтрально.

– Начальники ЦЭВИСов всей Европы вызваны на встречу с представителями Министерства внутренних дел.

– Надеюсь, это ненадолго, я буду скучать по тебе.

Она вдруг сделала движение, на которое еще вчера, казалось, не была бы способна: протянула к нему руку и положила ладонь на рубец. Оба вздрогнули, он – от неожиданности, она – от отвращения. Не в состоянии прикасаться и дальше к эт ой воспаленной плоти, она взяла его член, еще твердый и мокрый от спермы. Он отреагировал совсем не так, как она ожидала: резко схватил ее за запястье и оттолкнул с нескрываемой жестокостью. Она прикусила губу, понимая, какая она идиотка: большинство мужчин не переносят, когда их тискают за член после оргазма.

– Извини, я сделала тебе больно…

– Ты мне не ответила.

– Дай мне время свыкнуться с этой мыслью.

Она скорее бросилась бы в печь, чем согласилась хоть на секунду разделить свою судьбу с этим мужчиной.

– Ты мне скажешь, когда я вернусь из Парижа, хорошо?

В знак согласия она улыбнулась и на секунду прикрыла глаза, в глубине души надеясь, что своевременные действия подполья или какое-нибудь чудо избавят ее от этого испытания.

– Мы поженимся после, – добавил он.

– После чего?

– После того, как я выполню грязную работу – чистку лагерей.

Она из последних сил старалась не показать, как все напряглось у нее внутри. Из нее вытекала остывшая сперма мужчины, который с ужасающим безразличием говорил об уничтожении десяти или двенадцати тысяч заключенных ЦЭВИСа Центрального района.

– На когда она намечена?

– Если я правильно понял, операции начнутся через десять дней. Во всех ЦЭВИСах Европы примерно восемь миллионов заключенных.

– Неужели так много?

– Даже больше, если считать пересыльные лагеря.

– А потом? Я хочу сказать, когда ты закончишь… чистку, что ты будешь делать?

– Работа всегда найдется. Если переведутся арабы, ЦЭВИС займется диссидентами, политическими заключенными, подпольщиками.

– Кто тебе все это сказал?

Он облокотился и пристально посмотрел на нее с таким выражением, которое очень походило на подозрение.

– Не волнуйся, безработным я не останусь. Особенно если у меня будет жена, которую надо содержать.