Ангел из прошлого 1
Шрифт:
– Помогите! – кричит она, когда Тамила вдруг оживает и начинает шевелиться. – На помощь!
– Тихо! Тихо ты, – Тамила пытается закрыть ей рот рукой. Сима ничего не понимает. Отталкивает ее руки, начинает метаться по постели. То, что до этого она держала в себе, копила и несла, не показывая никому, вдруг прорывается со страшной силой.
– Прекрати! Замолчи сейчас же! – ее тормошат. Какие-то люди, много людей. И Тамила тоже с ними. Поэтому Сима не может успокоиться.
– Вот истеричка! Весь дом всполошила.
– Это я виновата, – слышит
– Я не хотела, правда, – Тамила хмуро бормочет себе под нос, собирая рабочий инвентарь в свое привычное рабочее утреннее время. Сима просто лежит. Нет сил встать. Следит за Тамилой, ее движениями. В них нет ничего опасного, как и в ней самой. Почему-то ночью все казалось искаженным, наводило ужас. Теперь мрак рассеялся, но воспоминания остались. Тамила может и сегодня гнаться по коридору в темноте, а потом запереть дверь подсобки на ключ.
Сима слабо протягивает руку и берет ключ. Сжимает его и прячет рядом с собой. Это все, что она может.
– Ты мне не веришь? – Тамила, проследив за ее манипуляциями, подходит к кровати. Ее взгляд тревожный и совсем не злой. Сима вся сжимается под одеялом. Закрывает глаза, чтобы не видеть. Иначе снова будет плакать, как-то тягостно на душе рядом с этой женщиной. Постоянно. И не только из-за ночного происшествия, а вообще.
4 глава
В комнату врывается сквозняк – совсем как вчера. Сима садится на постели. Тамила ушла работать, а в дверях стоит пожилая воспитательница.
Сима медленно встает, не попадая ногой в домашний тапочек. Почему-то ее приход настораживает – сюда обычно никто не приходит за исключением Тамилы или медсестры для ежемесячной проверки здоровья.
– Доброе утро, Клавдия Ивановна, – Сима здоровается, всматриваясь в нее и пытаясь найти ответ, почему эта женщина пришла сюда, почему она так строга и серьезна?
Воспитательница не отвечает на приветствие. Ее брови ползут вверх, а потом резко надвигаются на глаза.
– Вряд ли оно доброе, – говорит она. – Для тебя.
– А… что случилось? – Симу тянет снова присесть на кровать, так сильно начинают дрожать колени, но она терпит.
– Директриса решает вопрос с твоим переводом, – Клавдия Ивановна поправляет очки. – Никто здесь больше не хочет заниматься тобой.
– Все так плохо? – Сима сжимает ключ так, что он вгрызается в ладонь корявыми зазубринами. – Разве я кому-то здесь мешаю?
– Да, мешаешь, – с нажимом говорит та. – Ты снова полночи билась в истерике, я как раз дежурила. Мы не могли тебя успокоить. Извини, но мы не можем держать в нашем приюте неадекватных детей.
– Но я…
– Только не говори, что тебе опять что-то приснилось, – воспитательница жестом останавливает Симу, которая собиралась сказать, что истерика
– Не приснилось, просто я… – Сима опускает голову. Все равно не поймут.
– Не оправдывайся, не поможет, – Клавдия Ивановна проходит в комнату, брезгливо осматриваясь. – Я сделала все, что могла. Тебя не отправят в режимный детдом, как собирались. Все же ты не преступница, есть дети и похуже. Идет речь о твоем лечении, о серьезном лечении.
– Меня не нужно лечить, – Сима вздрагивает, вспоминая одну из больниц, куда ее положили без ее согласия. – Я здорова!
– Если это действительно так, ты еще можешь доказать, что с тобой все в порядке, – говорит Клавдия Ивановна. – Мне удалось выбить у директрисы еще одну рекомендацию тебе для устройства на работу.
Она протягивает листок. Сима берет его обеими руками, садится. На нем адрес и несколько слов о ней. И печать.
– Там нужно убирать офисы, между прочим, престижная работа для сироты, – откашливается воспитательница. – И не смей никому рассказывать бредни про своего отца. Это твой последний шанс. Если тебя возьмут, детдом поможет тебе решить вопрос с жильем – будешь оплачивать комнату в общежитии, там глядишь, и нормальным человеком станешь.
– Я не могу, – через пару секунд замешательства говорит Сима, протягивая обратно листок. – Не могу, – повторяет она, мотая головой. – Я не сирота.
– Хорошо, – Клавдия Ивановна смотрит на нее со скрытой насмешкой. – Но где же твой отец? Почему он до сих пор тебя не забрал из этих ужасных условий? – она обводит взглядом комнату-подсобку.
Сима молчит. Не сосчитать, сколько раз ей говорили что-то подобное.
– Он не отказывался от меня, – бормочет она. – Нет посмертной бумаги. Где его могила? Я не знаю. Поэтому он жив, я верю. Иначе я бы забыла его и не помнила его лицо.
– Именно сиротам предоставляются прекрасные вакантные места, – воспитательница собирает в кулак все свое терпение – это заметно по слегка подрагивающим бровям и чеканной речи. – Но тебе больше нравится обманывать себя, меня, всех! И жить в своем придуманном мирке.
Сима вздрагивает и медленно подносит руки к ушам, будто это может ее защитить от неправды, которая неминуемо наступает, пытаясь поглотить ее душу и отнять мечту. А ведь мечта – это все, что у нее осталось.
Клавдия Ивановна перестает сердиться и даже кладет руку ей на плечо.
– Будь умницей, сходи сегодня же, – говорит она. – И постарайся не говорить лишнего. А как будешь подписывать договор – не читай его, раз ты принимаешь так близко к сердцу свое сиротство. Вот твои документы, – она кладет на кровать небольшую папку, – не забудь их взять.
***
– Конечно, надо сходить, – Тамила смотрит на нее пристально сверху вниз после того, как Симе пришлось ей рассказать, «что здесь делала эта старушенция». – Тебя никто не заставит работать, если не понравится, но попробовать-то можно!