Ангел, летящий на велосипеде
Шрифт:
В чем тут секрет? В ощущении текучести и замедленности. В дымке, превратившей знакомую местность в пейзаж Моне или Писсарро.
Таков Павловск, увиденный сквозь двойную оптику нынешних и прошлых ее состояний. К давнему печальному воспоминанию тут подмешана сегодняшняя тоска.
Всякие стихи - это дневник, но ее стихи - дневник, написанный симпатическими чернилами. Читателя Лютик воспринимала как соглядатая. Правда, защищалась она от него как-то по-детски - свои опыты никому не показывала и старалась о них не говорить.
Кажется, она рассчитывала на обилие зачеркиваний, внешний
Помните знаменитое мандельштамовское: «У меня нет рукописей, нет записных книжек, нет архива. У меня нет почерка, потому что я никогда не пишу. Я один в России работаю с голоса, а кругом густопсовая сволочь пишет. Какой я к черту писатель! Пошли вон, дураки!»
Конечно, Лютик сказала бы об этом иначе. Не такая простая задача - не быть писательницей. И не в известности тут совсем дело. Уж без нее-то она легко обходится, но как прожить без карточек Дома ученых, дающих право на получение пайка?
В одном письме Марины Цветаевой есть фраза, которая кое-что объясняет. Отнюдь не прихоть это пристрастие к тайнам и упорное нежелание быть как все.
«Всякая рукопись беззащитна, - писала Цветаева.
– Я вся - рукопись».
Глава первая. Жизнь рядом с парком
Везет же царскосельским девочкам!
Всей России император является лишь по праздникам, а они его видят ежедневно. Девочки делают книксен, царь склоняет голову. Петербуржцам и москвичам он отец родной, а им - еще и сосед.
Хотите помечтать об идеальной монархии - приходите в Екатерининский парк.
Императорская власть для здешней публики не вериги, а игра. Где-то в других местах одно достигается за счет другого, а тут возможности удваиваются.
Через каждые десять шагов декорация меняется - открывается новый пейзаж.
За время моциона можно побывать рядом с египетской пирамидой, турецкой баней, постройками в китайском и готическом стилях…
Император доволен, что все это - у его ног. Что ни говори: приятно входить на чужие территории не военным, а прогулочным шагом.
Государь любит всех подданных, но больше всего - детей. Это с ними он чаще всего беседует во время прогулок по парку.
У Лютика на этот счет есть личные воспоминания.
«В одно из… возвращений из школы, - писала она в своих записках, - состоялось наше знакомство с Государем. Он шел по дороге с двумя старшими княжнами. Мы остановились на краю дороги, чтобы поклониться. Николай спросил: «Чьи это дети?». Денщик, зажав хлеб под мышкой и не выпуская корзинки, стал во фрунт и отвечал громовым голосом: «Штабс-капитана Королькова, Ваше императорское величество!» Я обиделась на такое обобщение и заявила, что я - девочка капитана Львова. Государь посмеялся и при последующих встречах узнавал: «А, девочка капитана Львова!» и спрашивал о школьных успехах, о здоровье мамы. Девочки тоже обращались ко мне с очаровательными, воркующими голосами».
Конечно, фамилия «Львова» - не чужая для монаршего слуха. Прадед Лютика, Алексей Федорович, был автором гимна «Боже, царя храни» и директором придворной Певческой капеллы.
Кстати, все близкие
Странная эта ее фраза, обращенная к Государю. То ли уж очень детская, то ли чересчур взрослая. Можно и улыбнуться наивности, и позавидовать способности постоять за себя.
Это и называется переходный возраст. Больше всего девочке хотелось стать старше. При этом она охотно пользуется всеми преимуществами юности.
Иногда Лютик даже перебарщивает с разными трогательными словечками.
«Милый Стриша, - пишет она отчиму, - желаю тебе нескольких маленьких кроко».
Отчего не сказать «стрекозел» и «крокодил»? Может, оттого, что уменьшить - все равно что приручить. Как бы сделать вровень с собою - девочкой Лютиком, решившей подарить отчиму свои деревянные игрушки.
Помимо Кроко и Стриши, важное место в ее мире принадлежит Волку. Живет он, понятно, в лесу, но может заглянуть и в сновидения. А потом появиться в стихах.
В поле раннею веснойПод родившейся лунойПлакал волк.Ветер пел, а волк завыл…Тот заслушался, забылПеть и смолк.Бедный волк поплелся прочь,Но зато он смог всю ночьСниться мне.Как-то так получается, что и праздники, и огорчения, и первые стихотворные опыты у нее оказываются в странной близости друг от друга.
Вдоволь поиграв со словами и игрушками, сломав и то, и другое, Лютик располагается за письменным столом.
Вот уже ее тринадцать отставлены в сторону, легко, как тарелка с недоеденной манной кашей. Лицо серьезное и сосредоточенное. Мысли взрослые, не по возрасту.
Я люблю в старых книгах цветы,Тусклый запах увядших листов.Как они воскрешают чертыМилых ликов, непрожитых снов!..Я люблю запыленных цветовБессловесно-живые письмена…Я живу средь непрожитых снов,Тишины и вечернего звона…В этих стихах легко узнать подробности жизни, но кое-что она добавляла от себя. Вот здесь сгустила краску таинственности. Тут украсила отражениями и тенями… Кажется, ей уже ведомо, что искусство не только отражает, но и преображает.
Когда потянулись вечерние тении радуга меркнет последних лучей,С зеленых качелей, свидетель сраженийРакет златострунных и белых мячей, -С замедленной живостью резких движенийиз нашего сада, где столько сирени,Слежу, как он вышел, весь в белом, Арсений…