Ангел, летящий на велосипеде
Шрифт:
Хочет избавиться от самых страшных своих снов?
Конечно, для жалоб у Арсения Федоровича есть все основания.
В его тетрадке полно слов и реплик, жестов и улыбок, а лиц уже не разглядеть. Практически все, с кем он когда-то искал знакомства, вычеркнуты из сегодняшнего дня.
О большинстве - просто ничего неизвестно.
Кажется, жива Ахматова, но она уже не та худая гордячка, что несколько десятилетий назад. И Мандельштам вроде жив, хотя давно не печатается, а вот Гумилев - точно мертв.
Впрочем, Арсению Федоровичу это уже
Правда, иногда он берет в руки свою тетрадку и вдруг обнаруживает кое-что интересное.
Нет-нет, а промелькнет на страницах романа человек, алчущий подробностей из жизни знаменитостей.
Так что не только к Лютику и ее матери относятся такие его слова:
«О, да будут они прокляты, да будут тысячу раз прокляты!»
В старости Арсений Федорович написал стихи о том, как они венчались.
Желаете удостовериться? Думается, в данном случае лучше стихи утаить. Не хотелось бы, чтобы их неуклюжесть заставила вас усомниться в его искренности.
Беспомощность этих виршей не отменяет того, что их автор слышал гудение колоколов, видел лицо своей суженой и чувствовал тепло ее руки.
Едва заметная полоска пробивалась из-под многочисленных папок с рукописями. В тонком луче минувшее представало отчетливо, как на экране кино.
Надо сказать и о медальоне с прядью женских волос. Этот невесомый камешек с окошечком хранился у Арсения Федоровича в ящике письменного стола.
Время от времени он его доставал. Держал на ладони. Касался нежной поверхности. Размышлял над тем, что эта непримечательная вещица может быть весомей многостраничного кирпича.
Любую, самую трудную, ситуацию графоман переведет в бумажную плоскость. Сначала попереживает-попереживает, а закончит - чернильными излияниями.
Так оно вышло и в этом случае.
Сочинять повесть в письмах к сыну - совсем не то же, что встречаться с ним или даже звонить ему по телефону.
Не обязательно даже написанное кому-то давать читать! Достаточно того, что он отвел душу, а затем отнес машинистке.
Так накопилось несколько папок с посланиями.
После смерти автора все они попали к адресату, а затем вместе с другими рукописями - были помещены на балкон.
Чтобы достать эти произведения из столь укромного места, требуются навыки эквилибриста. Всякая попытка пройти сквозь Сциллу одной пачки и Харибду другой вызывает извержения пыли.
Картина совершенно апокалипсическая! Кажется, из сочинений Арсения Федоровича выходит их дух. Превращаются в прах его ворчливость, желчность, нетерпимость… В общем, содержание покидает форму и вместе с осенними ветрами улетучивается в пространство двора.
Так же, как в прозаическом произведении, в любом стихотворении есть главное событие.
Существует оно и в мандельштамовском «Возможна ли женщине мертвой хвала?..»
Сначала поэт никак не
Зато в последней строфе холод растоплен, начинается движение. Здесь он беседует не с гипотетическим читателем, а лично с ней.
Я тяжкую память твою берегу,Дичок, медвежонок, Миньона,Но мельниц колеса зимуют в снегу,и стынет рожок почтальона.Разные произведения Мандельштама похожи на сообщающиеся сосуды. Чаще всего сформулированное в стихах у него имеет аналог в прозе. Вот и о том, что такое диалог, он сказал не один, а несколько раз.
«Нет ничего более страшного для человека, - писал он в статье «О собеседнике», - чем другой человек, которому нет до него никакого дела».
Арсению Федоровичу этого понять не дано. Даже к жене и сыну он обращался на «вы».
И с самим собой этот литератор находился подчас в отношениях официальных.
Неслучайно главный персонаж его повести в письмах именовался не «Я», а «Он».
Глава третья. Свои
Серебряный век завершился, но люди этого века продолжали жить.
Каждый, как мог, приноравливался к новой действительности. Становился практически неотличим от соседей по очереди или трамвайной толчее. Уж какие тут «милостивая государыня» или «дорогой граф», просто - «крайний» или «женщина с кошелкой».
Конечно, конспирация не всегда помогала. Часто все срывалось из-за какой-нибудь мелочи. Сколько просили учащихся Екатерининского института благородных девиц не ходить парами! Но когда явилась комиссия, локти поднялись вверх, одна рука легла на другую, кулачок прижался к груди…
Так девочки прошли мимо людей в кожаном, а затем скрылись за дверью.
При виде слаженных, как на параде, движений начальство пошло пятнами. Кому-то даже померещилось, что это не сбившиеся в стаю воробушки, а полк, отправляющийся на войну.
А вот вариант куда менее героический.
Некто Далматов, сосед по дому на Таврической, попал в тюрьму. Сидит он настолько мало, что еще не оставил барских привычек. Достается многим, но больше всего - жене. «Дура!
– пишет он в записке из камеры.
– Опять кисель комками».