Ангел мой
Шрифт:
– Ты создаёшь проблемы на пустом месте… Как обставить курительную комнату? Пожалуйста, сейчас я тебе всё расскажу: стены покрасим в голубой цвет. Голубой цвет ничего не боится. На пол – сиреневый ковёр, он не будет бросаться в глаза при голубых стенах. А дальше можно смело использовать и чёрный, и золото для мебели и украшений.
– Да, ты прав, Фред. И всё же эти красивые цвета безжалостны. Они лишают комнату изящества, тут обязательно просится что-то светлое: белая ваза или статуя…
– Вот уж нет, – прервал он её довольно резко. – Белой вазой буду я в голом виде. И надо что-нибудь красное,
Её одновременно пленяли и шокировали эти картины, которые превращали их будущее жилище в какой-то дворец с двусмысленным предназначением, в храм, построенный в честь Ангела. Однако она ни в чём не перечила ему, лишь осторожно просила оставить для неё «маленький уголок» для ценной вещички, подаренной Мари-Лор, которую ей хотелось поставить на белом фоне…
Благодаря своей удивительной покладистости, за которой стояла уже успевшая закалиться, несмотря на её юность, воля, она сумела прожить четыре месяца у свекрови и все эти четыре месяца противостоять бесконечным ловушкам и западням, которые ставились её покою, её настроению, и без того не слишком ровному, и её дипломатическому искусству. Близость столь лёгкой добычи явно вскружила голову Шарлотте Пелу, и та пускала стрелы без всякого разбору, кусала при любой возможности.
– Возьмите себя в руки, госпожа Пелу, – время от времени увещевал её Ангел. – Кого вы будете сжирать следующей зимой, если я вас теперь не остановлю?
Эдме поднимала на мужа глаза, полные страха и благодарности, и старалась поменьше думать о госпоже Пелу и пореже смотреть на неё. Однажды вечером Шарлотта, переговариваясь с Эдме поверх вазы с хризантемами, как бы по ошибке трижды назвала её Леа. Ангел нахмурил свои сатанинские брови:
– По-моему, у вас совсем плохо с головкой, госпожа Пелу. Боюсь, вам требуется лечение в полной изоляции.
После этого Шарлотта Пелу молчала целую неделю, но Эдме так и не решилась спросить у своего мужа: «Это из-за меня ты рассердился? Это меня ты защищал? Или ту женщину, которая была до меня?»
В детстве и юности она научилась терпеть, молчать и надеяться, а также виртуозно использовать эти приобретённые в неволе навыки в качестве оружия. Красавица Мари-Лор никогда не ругала свою дочь: она лишь наказывала её. Ни одного резкого слова, но и ни одного ласкового. Одиночество, потом интернат, потом опять одиночество на каникулах, частые домашние аресты в красиво обставленной комнате и, наконец, угроза замужества: как только чересчур красивая мать заметила расцветающую красоту дочери, красоту иную, чем её собственная, – робкую, словно подавленную, но тем более трогательную – она тут же вознамерилась выдать её замуж, всё равно за кого.
По сравнению с бесчувственностью матери, холодной, как изваяние из золота и слоновой кости, откровенное злопыхательство Шарлотты Пелу казалось просто цветочками.
– Ты боишься моей уважаемой матушки? – спросил её как-то вечером Ангел.
Эдме улыбнулась и состроила беззаботную гримаску.
– Боюсь? Нет. Чего бояться хлопающей двери? От этого вздрогнешь, да и только. А вот когда прямо по твоему телу проползает змея…
– Мари-Лор – змея настоящая, да?
– Настоящая!
Он ожидал исповеди, но Эдме молчала, и он по-дружески
– Мы с тобой в некотором роде сироты, не так ли?
– Да, сироты! Но очень милые!
Она прижалась к нему. Они были одни на веранде. Госпожа Пелу, как выражался Ангел, готовила у себя наверху яды на завтра. За окнами была холодная ночь, в ней, точно в пруду, отражались мебель и лампы. Эдме чувствовала себя в тепле и под защитой, руки стоящего рядом с ней мужчины вызывали в ней доверие. Но вдруг она подняла голову и вскрикнула от изумления: Ангел запрокинул вверх своё удивительное, полное отчаяния лицо, закрыл глаза, и между сомкнутыми ресницами поблёскивали с трудом сдерживаемые слёзы…
– Ангел, мой Ангел! Что с тобой?
Она невольно назвала его этим именем, которое дала себе зарок никогда не произносить. Ангел, словно очнувшись, перевёл на неё взгляд.
– Ангел! Господи, мне страшно… Что с тобой?
Он немножко отстранил её и, держа за руки, посмотрел ей в глаза.
– Что ты, малышка! Чего ты испугалась?
Он широко распахнул свои бархатные глаза, спокойные, загадочные, похорошевшие от слёз. Эдме готова была молить его не говорить ни слова, но он опередил её:
– Какие мы с тобой глупые! И всё из-за того, что почувствовали себя сиротами. Чушь какая! Но ведь это правда…
Он снова принял насмешливо-важный вид, и она вздохнула с облегчением, уверенная, что больше он ничего не скажет. Он начал тушить канделябры, а потом вдруг снова повернулся к Эдме.
– Видишь, может, и у меня тоже есть сердце… – сказал он не без хвастовства, то ли наивного, то ли хитроумно разыгранного.
– Что ты здесь делаешь?
И хотя он окликнул её совсем тихо, звук его голоса настолько поразил Эдме, что она качнулась вперёд, словно её кто-то толкнул. Застыв как вкопанная перед раскрытым секретером, она уронила обе руки на разбросанные бумаги.
– Я разбираюсь, – сказала она слабым голосом.
Эдме подняла руку, которая, словно онемев, застыла в воздухе. Потом она опомнилась и решила говорить правду.
– Понимаешь, Фред… ты же говорил мне, что с ужасом думаешь о том, сколько тебе придётся разбирать к нашему будущему переезду и в комнате, и в секретере, и в шкафах. Вот я и подумала, что могу помочь тебе разобрать, рассортировать… поверь, у меня и в мыслях не было ничего плохого, ну а потом я всё же не удержалась, соблазн был слишком велик, появились нехорошие мысли – вернее, нехорошая мысль… Я прошу у тебя прощения. Я трогала вещи, которые мне не принадлежат.
Она дрожала, но смело ждала приговора. Он стоял, опустив голову, сжав кулаки, с грозным видом, но, казалось, не видел её. У него был такой затуманенный взгляд, что, когда она впоследствии вспоминала об этой минуте, перед её глазами сразу вставал мужчина с бесцветными глазами.
– А-а, понимаю, – сказал он наконец. – Ты искала… Ты искала любовные письма.
Он засмеялся неловким, принуждённым смехом, и Эдме покраснела, задетая за живое.
– Ты, конечно, считаешь меня дурой. Такой человек, как ты, обязательно спрятал бы их в надёжном месте или сжёг. Да и вообще не моё это дело. Я получила по заслугам. Прошу тебя, не злись на меня слишком долго.