Ангел-наблюдатель

Буря Ирина

Ничего подобного. Этот гарпагон оказался не в состоянии выпустить из рук даже то, что ему случайно досталось, и взялся упрочивать свое состояние, чуть ли не на месяц заперев Дару дома. Когда она снова вернулась в детский сад, я чуть не сорвался, обнаружив, что все ее мысли заняты сводной сестрой. Согласно привычке своих соплеменников пригвождать нас к позорному столбу в теории и без всякого стеснения пользоваться нашими услугами на практике, у заботливого папаши не дрогнула ни рука, ни сердце эксплуатировать даже нашего ребенка — он наверняка решил и свою дочь прицепом к Даре пристегнуть, и в мыслях той через открытое ему сознание пошпионить.

В то время хоть одно меня немного утешало — Дара отвлеклась

от Игоря. И, как и следовало ожидать, ее прирожденная способность без труда управлять сколь угодно большой группой представителей человечества расцвела пышным цветом, в то время как он неизменно сидел где-то в стороне, надувшись и всем своим видом изображая непонятого гения в опале.

Но и эта моя трепетная, едва затеплившаяся надежда на то, что у Дары открылись, наконец, глаза на то, что Игорь скорее на дно ее утащит, чем она его на плаву удержит, просуществовала недолго. Усилиями светлых, естественно. Один заботливый папаша, опечалившись лицезрением душевных терзаний единственного чада, наверняка воззвал к чувству коллегиальности другого, а тот с готовностью согласился, что общество светлого потомка, какие бы угрожающие симптомы не просматривались в его поведении, не может принести Даре ничего, кроме пользы. Чего о моем, разумеется, не скажешь.

Я несколько раз пытался поговорить с ним — по-хорошему — о том, что нечестно лишать Дару поддержки единственного истинно понимающего ее существа, но он вдруг начал старательно избегать меня. По телефону он отделывался от меня короткой фразой: «При встрече поговорим», постоянно откладывая ее в некое туманное будущее.

Я понял, что в этом году поеду на это их стандартное сборище у Светы на даче даже без Марины — уж там-то он точно появится, чтобы всем свое творение продемонстрировать, и сбежать ему, вцепившемуся в коляску с оным, будет некуда. А пока, раз уж он не оставил мне никакого другого выхода, стоило подумать о кнуте и прянике — единственно эффективном способе общения с неподдающимися ни доводам рассудка, ни воззваниям к совести светлыми.

Вариантов кнута пришло мне на ум невероятное количество, а вот самый действенный пряник придумала Марина. Она вновь заметила мою рассеянность, и, устав сдерживаться, я выложил ей всю правду о том рабстве, в которое неуклонно затягивали Дару громогласные глашатаи ценности каждой личности. И нужно признать, что простота и изящество предложенного Мариной решения даже мне показались совершенно неотразимыми.

На постоянное пребывание на земле я перешел после той первой, настоящей встречи с Дарой. Но образ на сей раз я выбрал неброский, ничем не выделяющийся в толпе и, главное, как можно хуже запоминающийся. К нему прилагался гардероб ширпотребовского происхождения и крохотная гостинка в старом доме без лифта, но никак не машина. И, признаюсь, это был единственный материальный объект из моего предыдущего задания, которого мне по-настоящему недоставало. Дело не в человеческом транспорте — пользоваться им у меня, по случайному недосмотру светлого владыки, надобности не было. Но за рулем у меня всегда возникало ощущение свободы и неприкосновенности, как дома — в скорости, в единении с машиной как с продолжением себя самого, в умении рассчитать каждый маневр, использовать любой представившийся шанс и избежать любой опасности выражалась вся наша сущность.

Не устоял перед таким искушением и этот коллекционер подарков судьбы. Хотя и поломался, конечно, изображая принципиальность и неподкупность. Но ради возможности ежедневно находиться рядом с Дарой — любоваться ею, слышать ее, говорить с ней — я был готов на что угодно. Даже на перспективу того, что этот вечный пассажир на заднем сидении будет ковыряться в сделанной мне по спецзаказу машине своими руками, приученными в одни только клавиши тыкать. Даже на вообще выходящее за любые рамки требование,

чтобы наши совместные поездки за Дарой в детский сад начались с осени — как будто это я к нему в совладельцы напрашивался.

В то лето я на всех, наверно, СТО города побывал, чуть ли не через день проверяя техническое состояние машины, но, к счастью, мне ее изначально не только кардинально усовершенствовали, но и снабдили защитой от дурака. И вскоре я уже просто наслаждался слегка забытым ощущением полной власти над этим единственным по-настоящему гениальным изобретением человечества. Даже осенью, когда наша сделка вступила, наконец, в полную силу, я не спешил отдать ему руль — знал, что он не преминет присвоить даже наше общее время.

Кстати, вот еще одна многозначительная деталь — Анатолий мое появление в детском саду воспринял как злоумышленное проникновение на охраняемую им территорию. Без взлома, но при попустительстве сменщика по караулу. Казалось бы, его должно было радовать, что тому стало немного проще жить, что Дара оказалась под более надежным контролем, что с него самого свалилось бремя постоянного крюка по дороге домой.

Ничего подобного. Он с равным усердием давил подозрительными взглядами и меня, и Тошу, лишний раз доказывая, что светлые неспособны доверительно относиться даже к своим. А также то, что они не стесняются использовать не только нас, своих официально объявленных противников — не случайно примерно в то же время Татьяна вдруг начала дополнительно заниматься как с Игорем, так и с Дарой, стараясь, вне всякого сомнения, свести на нет ее впечатление от встреч со мной.

Но это так, к слову. По правде говоря, меня все это не слишком задевало — ксенофобия светлых давно уже не была мне в новинку, а их раздоры никогда не шли нам во вред. Оскорбление недоверием удобрило то томление, с которым он поглядывал на руль машины всякий раз, когда мы выходили из детского сада, и вскоре он буркнул мне, что анализировать мысли Дары удобнее и безопаснее на заднем сидении. Что вполне меня устраивало — он все лето, похоже, пытался разобраться в машине, а собственно вождение наверняка в какой-нибудь компьютерной игре осваивал. И с тем черепашьим шагом, которым он тащился, продолжительность моего общения с Дарой, как минимум, удваивалась.

Не скажу, что это было время каких-то откровений. Дара много занималась, готовясь к поступлению в школу, и у меня просто дух захватывало от того, насколько безграничными оказались ее стремление ко все новым и новым знаниям и способность их все усваивать. И силы — каким-то образом у нее их хватало еще и на то, чтобы и помыслы своей неотвязной тени в то же русло направлять. И на то, чтобы развитием сестры заниматься — в тот день, когда машина проложила мне зеленую дорогу к Даре, я имел удовольствие наблюдать, что и с этим делом, избавить ее от которого даже в столь напряженный период никому не пришло в голову, она справляется безукоризненно. И на то, чтобы наблюдателей продолжать дрессировать — уже двоих.

По поводу последнего факта мне неоднократно хотелось поговорить с Тошей. Наедине и напрямик. С какой стати моя дочь должна тратить время и силы на наблюдателя его ребенка? Он что, на все возможные передовые решил ее выставить? В чем его долгожданная отцовская роль проявляется? Кто должен его ребенка учить, как защищаться от его собственной светлой элиты?

Но, с другой стороны, судя по Дариным впечатлениям, это вновь прибывшее недремлющее око, явно следуя столь поощряемой у светлых дедовщине, с готовностью приняло установленный старшим порядок вещей. Кроме того, не скрою, я не исключал возможности того, что при одном только намеке на критику с моей стороны я вновь окажусь на водительском сидении. Где лишусь возможности мягко и незаметно открывать перед Дарой пути превращения недостатков других в способы управления ими.