Ангел-наблюдатель
Шрифт:
Это влипшее по самое не хочу нечто, по-прежнему трусливо в невидимости прячущееся, появилось прямо возле мелких. И тут же усугубило свою вину звуковым признаком своего присутствия.
— Я категорически возражаю, — взорвалось пространство позади Дары уже вовсе не надменным, а очень даже визгливо-задыхающимся голосом, — против привлечения несовершеннолетних к данному делу! И требую приложения к нему всех моих отчетов! И рассмотрения этого вопроса всесторонне, с учетом всех его аспектов!
— А мы именно этим здесь уже и
Несколько мгновений на кухне Анатолия и Татьяны стояла напряженная тишина.
— Я так не думаю, — неожиданно невозмутимо возразил мне явно успокоившийся голос.
— А что так? — подчеркнуто озадаченно поинтересовался я.
— Никаких документов я подписывать не буду, — ответил он уже со знакомой мне прохладцей в голосе. — И в этом случае у вас останется всего лишь слово девочки против моего.
— Если мне не изменяет память, — напомнил я ему, — беседовали Вы не с ней, а с сотрудником другого отдела. Что Вам, опять-таки если я правильно помню, категорически запрещено.
— Я очень сомневаюсь, — еще на пару десятков градусов упала температура его голоса, — что его слово окажется достаточно весомым.
— Ах вот так! — окончательно рассвирепел я от того, что в словах его была слишком большая доля правды. — Это у нас что — весы для определения значимости свидетельских показаний появились? Специально для элиты? Будем, значит, проколовшись, козлов отпущения искать?
— Не будем, — снова оживился наблюдатель, — если Вы прекратите оказывать на меня давление. Коль уж Вы заговорили о весах, то я нахожусь здесь для того, чтобы та их чаша, на которой находятся эти дети, — я непроизвольно опустил глаза на вертящих во все стороны головы Дару с Игорем, — не сместилась в очень неприятном направлении.
— С чего бы это? — недоверчиво прищурился я.
— Я не знаю, откуда в Вашей речи взялось слово «элита», — снова начал разогреваться его голос, — но я был бы Вам чрезвычайно признателен, если бы Вы прекратили применять его ко мне. Я очень не люблю неравноправие. И мне не нравятся господствующие в нашем отделе настроения. А также то, что к мнению сотрудников, дающих отрицательную оценку предмету нашей работы, прислушиваются намного внимательнее, чем к мнению таких, как я.
— И много вас таких, радетелей за равенство? — впервые по-настоящему заинтересовался я.
— Меньше, чем хотелось бы, — неохотно признался он. — И еще меньше я приемлю давление — и Вас еще раз прошу никогда больше им в отношении меня не пользоваться. Я не считаю допустимым, чтобы сотрудников, еще не составивших окончательного мнения в отношении их объектов, усиленно склоняли к
Я мысленно усмехнулся. Вот вам замкнутость, не подотчетность и отсутствие доступа широких масс общественности к работе. Прямой путь к служебным нарушениям, коррупции, уничтожению добросовестности и принципиальности и искажению реальной ситуации на вверенном участке. Дай мне Всевышний это дело замять — как же я проглядевших такие перекосы внештатников умою!
— Ладно, — окончательно пришел я в благодушное настроение, — о протоколе забыли. А свое мнение — в письменном виде — дадите?
— О своем отделе — нет, — мгновенно отреагировал он. — Это — наше внутреннее дело. А свой отзыв в отношении девочки — с удовольствием. Письменно и со ссылкой на все мои предыдущие подробные отчеты. Чтобы не получилось, что они где-то случайно затерялись. И поверьте мне, сейчас намного важнее, чтобы негативное отношение к таким детям не легло в основу решения по их вопросу.
— Ну-у, — разочарованно протянул я, — один благоприятный отзыв как-то до протокола о предательском разглашении не дотягивает. Надо бы уравновесить. Списком, например, разделяющих благородное негодование халатностью в работе.
— Без официального его использования? — помолчав, спросил наблюдатель.
— Абсолютно! — уверил его я, едва сдерживаясь, чтобы не потереть в нетерпении руки. — Исключительно для придания Вашему заявлению характера массовости.
— Я бы все же хотел, — натянуто произнес он, — получить расписку, что предоставленные мной сведения не будут приложены к делу.
— Нет, я не понял! — рявкнул я, грохнув кулаком по столу. — У меня репутация есть или как? Я слово дал или что? Кто-нибудь посмеет сказать, что я его хоть раз в жизни нарушил? Я — внешняя защита или внештатники?
— Ну, ладно, ладно, — проворчал он. — Мне понадобится лист бумаги.
— Два! — крикнул я вслед метнувшейся из кухни Татьяне.
Через какую-то минуту она вернулась с десятком листов бумаги и ручкой. Влетев в кухню, она замерла у стола, растерянно водя туда-сюда глазами. Я взял у нее из рук орудия труда ценного свидетеля и протянул их вперед, над головой Дары. Они тут же дернулись и растворились в пространстве. Судя по ощущениям, этот перестраховщик даже к окну отошел, чтобы на подоконнике свои показания ваять.
Татьяна с Мариной переминались с ноги на ногу, изредка обмениваясь нетерпеливыми взглядами. Игорь с Дарой все также сидели за столом, но уже опустив на него глаза и с совершенно непроницаемыми лицами. Чтобы не изображать из себя статую, воплощающую смиренное ожидание, я тоже опустился на свой стул, строя в голове план своих последующих шагов.
— Так, — обратился я к Татьяне и Марине, — давайте согласуем действия…
— А у вас все так друг с другом разговаривают? — обратился вдруг ко мне Игорь, презрительно изогнув губы.