Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи

Макоули Пол Дж.

Паскуале быстро произнес:

— Синьор Таддеи забрал коробку. Она у него. Прости, Никколо, я должен сказать им. Прости меня.

Никколо покачал головой из стороны в сторону:

— Не надо.

Салаи захихикал:

— Коробка? Ты думаешь, нас волнует подобная ерунда? Она годится, чтобы делать грязные картинки, но не для того, чтобы воевать.

— Успокойтесь, синьор! — сказал фра Перлата. — Мы отпустим его веревку, прежде чем снова спросить.

Салаи возразил:

— Я же сказал, одного падения мало. Крестьяне

строят свои норы совершенно неподходящими для пыток, на самом деле я удивлен, что балка до сих пор не развалилась надвое. Если вы действительно хотите сделать ему больно, повисните у него на ногах. Ведь здесь все дело в весе. Мы становимся тяжелее в тот миг, когда перестаем падать, старик как-то раз объяснял мне это. А может, мне лучше проковырять в них несколько дырочек, а? А может, резать парню пальцы, сустав за суставом. Художники любят свои пальчики почти так же сильно, как и музыканты.

— Уберите свой нож. Мы здесь представляем Бога, — вмешался брат Перлата.

— Этот маленький ножичек? Да ведь его и оружием-то нельзя назвать, — удивился Салаи.

— Можете убить меня, потому что, если вам нужна не коробка, у меня больше ничего нет, — сказал Паскуале.

— О, у тебя есть кое-что, — возразил Салаи. — Летающая игрушка. Ты подобрал ее у тела Романо, в сигнальной башне.

Никколо засмеялся.

— Тише! — крикнул фра Перлата, его голос зазвенел под низким потолком.

Фердинанд посмотрел на него с мимолетным интересом, затем зевнул, продемонстрировав ребристую глотку цвета сырой печенки и крепкие желтые зубы.

Салаи лениво протянул:

— Не грози мне, монах. Мы с тобой заодно, я хочу помочь тебе. Верь мне, у меня имеется опыт в подобных делах, и strappado здесь не поможет. Кроме того, даже если оно заставит их разговориться, они могут не сказать правды. Я же не сказал, несмотря ни на что.

— Так вы хотите игрушку?! — закричал Паскуале. — Я могу отвести вас туда, где она осталась! — Он будто воочию увидел ее на миг, на заваленном бумагами письменном столе Никколо, лежащую на кипе исписанных листов, едва заметную в слабом свете.

— Не надо, Паскуале. Они все равно убьют нас, — попытался остановить его Никколо.

— Отлично, художник. Но никто тебе не поверит, пока мы не испытаем тебя. В конце концов, должны же мы позабавиться, — усмехнулся Салаи.

— Оставьте это, — сказал Россо. — Прекратите все! Я знаю, когда он лжет, сейчас он говорит правду.

Салаи, оскалясь, повернулся к нему:

— Ты ничего в этом не понимаешь. Это все твоя обезьяна, это она потеряла вещицу.

Внезапно Паскуале понял, отчего погиб Джулио Романо, понял, почему его тело оказалось запертым внутри башни, где не было других людей. Они с Никколо бились над разгадкой, и теперь она оказалась у него в руках, но была бесполезна. Это просто смешно!

— Видите, как он над нами потешается! — заметил Салаи. — Немного крови, и правда выйдет наружу. Ты боишься крови, монах?

—

Вы знаете, что я искушен в медицине. Но я все хочу сделать как следует.

— Может быть, ты имеешь в виду научный подход? Даже в пыточном деле есть свои механики. Действенней всего боль от ножа. Нож мучает медленно, утонченно, в отличие от strappado. Боль не прекращается. Каждый порез работает, боль нарастает все время. Он довольно милый мальчик, может, мне отрезать ему ухо, по кусочкам, а?

— Придержи язык, Салаи. — Никколо пришлось облизнуть губы, чтобы расклеить их, и каждое его слово прерывалось вдохом. — Я уверен, ты всего-навсего хвастливый болтун. И даже не очень хороший. Если хочешь сделать мне больно, попробуй снять с меня кожу.

— Спустите его, — холодно произнес Салаи, — посмотрим. Нет, монах. Сначала мы попробуем по-моему.

— Ты не посмеешь, Салаи, — сказал Никколо и напрягся, когда Салаи приложил лезвие ножа к повязке на ране, куда попала пистолетная пуля.

Россо заговорил срывающимся голосом:

— Скажи им, что они хотят, Паскуале. Тебе от этого хуже не станет, зато ты спасешь друга.

Паскуале, на миг ставший центром всеобщего внимания, почувствовал себя странно собранным. Он посмотрел прямо на Салаи и произнес:

— Я же уже сказал, игрушка у меня в надежном месте. Только тронь его, и я больше ничего не скажу.

— Так уж и не скажешь, — возразил Салаи и погрузил кончик лезвия в напрягшиеся мышцы бедра Никколо. — Говори правду, художник.

Россо закричал:

— Ради бога, Салаи! Дай Паскуале сказать!

Паскуале прикусил губу, чтобы тоже не закричать, рот заполнился его собственной солоноватой кровью. Он сплюнул ее на солому, и наемник слегка ударил его по голове.

Никколо ухмыльнулся Салаи, будто оскалившийся череп.

— Это лучшее, на что ты способен?

— Нет, самое жалкое, — ответил Салаи и со смехом снова ткнул его ножом.

— Оставь его в покое!

— Убери руки!

Сначала Россо, а затем фра Перлата закричали. Россо выхватил кинжал. Обезьяна начала вырываться из рук хозяина, не сводя глаз с Паскуале.

Салаи снова засмеялся, отошел, чтобы все в комнате видели его. Он поднял окровавленный нож и облизнул лезвие, ухмыляясь.

Никколо застонал и выговорил:

— Убейте меня за правду. Вы же видите, что мальчик не лжет.

Салаи пожал плечами и поднял нож. Россо закричал, обезьяна вырвалась и странным боковым прыжком набросилась на негодяя, который держал Паскуале. Человек и обезьяна сцепились, а Никколо упал, поскольку дюжий наемник, держащий веревку, оттащил обезьяну от своего товарища, схватив за переднюю и заднюю лапы, и швырнул через всю комнату, прежде чем животное успело вцепиться в него зубами. Обезьяна подскочила, вереща от ярости и колотя по соломе всеми четырьмя лапами. Брат Перлата велел Россо успокоить макаку, склонился над Никколо и быстро осмотрел его раны.