Ангел Рейха
Шрифт:
– Ты хорошо потрудилась, – сказал он и приступил к своим делам.
Я ликовала. С кружащейся от недосыпа и гордости головой я доехала на автобусе до своего дома и рухнула в постель.
Я проснулась к вечеру и обдумала сложившуюся ситуацию. На меня разом нахлынули все чувства, которые я подавляла на протяжении многих месяцев: чувства вины, сомнения, страха. Родители тратили свои заработанные тяжелым трудом деньги на мое образование. А я торчала в ремонтной мастерской, ковыряясь в промасленных железках.
Я взглянула на свои черные обломанные ногти и со стыдом вспомнила ухоженные руки своих сокурсников. Все они собирались стать врачами. А кем собиралась стать я?
Сидя на кровати в
Я подошла к окну и выглянула на улицу. В соседних домах загорались окна. Последние шеренги штурмовиков, во всю глотку орущих свою песню, скрылись за углом. Я страстно позавидовала их уверенности в правильности избранного пути. Они оставались самими собой и делали то, что хотели, – свободные от всяких сомнений и угрызений совести, как животные. Мне безумно хотелось походить на них. Больше всего на свете мне хотелось походить на них.
Но что же со мной не так?
Я не интересовалась ничем из того, чем мне следовало интересоваться. Я не желала ничего из того, что мне следовало желать. Я хотела только одного – и именно этого, постоянно повторяли мне, я не могла получить.
Проблема заключалась в том, что в глубине души, где каждый знает всю правду о самом себе, я не чувствовала себя виноватой. О да, я лгала родителям, терзалась мыслями о запущенной учебе и была одинока, поскольку сама сложившаяся ситуация по природе своей исключала возможность доверительного общения. Все это лежало на поверхности. Глядя на огни, которые зажигались в окнах напротив, освещая жизни, протекавшие, вероятно, в согласии с неким предначертанным планом, я поняла, что должна прожить собственную жизнь. Здесь я действительно ничего не могла поделать.
А что касается мнения окружающих, то мне придется игнорировать его.
Я рассмеялась. Я не понимала, откуда взялся этот смех, но он раз и навсегда освободил меня от всех сомнений. Я отмыла испачканные маслом руки и лицо – и отправилась исследовать город.
Глава пятая
Человек всегда получает именно то, чего хочет; не пытайтесь переубедить меня. Но подумайте хорошенько, прежде чем хотеть чего-нибудь.
Вероятно, я хотела этого.
Ночного полета сквозь хаос войны и человека с гниющей ногой позади. Где еще мне быть?
Я должна летать.
Эрнст стал сниматься в кино.
Это было неизбежно. Все были помешаны на самолетах, все были помешаны на кино: сложите одно с другим – и вы получите постоянный повышенный спрос на пилотов-каскадеров.
А кто лучше Эрнста для этого подходит? Ему это нравилось. Блистательное общество, экзотические места съемок. Если полеты оказывались менее рискованными, чем ему хотелось, он всегда находил способ разнообразить свои впечатления. Он затеял перелет через Сахару, совершил аварийную посадку с забарахлившим двигателем и ждал спасательную команду возле своего аэроплана. В Серенгети на самолет Эрнста набросилась львица и отодрала кусок обшивки от крыла.
Он попытался увезти с собой частицу Африки. Шкуры, маски, копья, щиты, барабаны. Они создавали в квартире Эрнста атмосферу опасности: вы никогда не знали, с чем столкнетесь в ванной комнате.
В период экономического кризиса он неоднократно оказывался на грани полного краха, но всегда избегал катастрофы, как неизменно избегал любых серьезных неприятностей. Когда ситуация стабилизировалась, он подал заявление на должность инструктора на секретной авиабазе в Рехлине, где проводились испытания самолетов и научные исследования, но получил отказ. Ответ был составлен
Он и был клоуном.
Толстяк был спикером в Рейхстаге.
Я тоже подалась в кино. Внезапно я стала нуждаться в деньгах.
Я знала, что умею летать, и действительно умела. После успешного окончания своих первых курсов планеризма я обратила на себя внимание начальника планерной школы. Он мной заинтересовался, поддержал меня и, довольный моими успехами, стал давать мне индивидуальные уроки. Довольно скоро я стала проводить на летном поле планерного клуба все дни, когда приезжала к родителям. Я начала совершать полеты на дальнее расстояние, полеты на большой высоте и поставила несколько скромных рекордов (в то время это не составляло труда).
Степень моего безрассудства превосходила уровень моих знаний. Я получила хороший урок в тот день, когда влетела в грозовую тучу, засосавшую меня и поднявшую на высоту трех тысяч метров, и оказалась по другую сторону чешской границы, в зоне запрета полетов. Последовали бурные разборки на дипломатическом уровне, моя фотография появилась в газетах, я схватила жестокую простуду (в грозовой туче на высоте трех тысяч метров буквально покрываешься инеем) и чуть не угробила новый тренировочный планер. С начальником клуба я помирилась раньше, чем с отцом, который пребывал в ярости и говорил, что я постыднейшим образом выставила себя на посмешище. Он не мог простить мне моей фотографии в газетах. Тот факт, что я установила рекорд высоты полета, не производил на него ни малейшего впечатления.
Я не особо огорчалась, что отец сердится на меня, поскольку в своем гневе он не желал со мной разговаривать. Я безумно боялась оставаться с ним наедине. Я с ужасом ждала, что он начнет расспрашивать меня об университете, о предметах, которые мы проходим, и о моем отношении к учебе. Я проводила дни напролет в планерном клубе отчасти из желания держаться подальше от отца. Я страстно благодарила небо за то, что он постоянно занят своей работой, поглощающей все его внимание.
Когда я решила, что набралась достаточно опыта по части пилотирования планеров, я отправилась на Ронский чемпионат. Он проводился каждое лето; я была единственной женщиной, принимавшей участие в соревнованиях. Тем труднее мне было справиться с ситуацией, сложившейся у меня там. Мой планер не хотел летать. Не знаю почему. Иногда у вас просто начинается полоса невезения. Каждый день мой планер отрывался от земли и слетал в долину, где резко терял высоту и приземлялся. У зрителей не возникало никаких сомнений по поводу причины происходящего. Мое появление на летном поле на третий день соревнований было встречено дружными издевательскими возгласами, и многие громко советовали мне валить отсюда восвояси. Но я отказалась. Я стискивала зубы до боли в челюстях. Я твердо решила продержаться до конца соревнований.
И я продержалась.
Неделей позже мне пришло письмо. Я прочитала его дважды, а потом попросила маму прочитать вслух, поскольку не верила своим глазам.
Письмо было от директора Исследовательского института планеризма в Дармштадте. Институт пользовался хорошей славой; он занимался исследованиями в области аэродинамики и метеорологии и являлся одним из крупнейших в мире научно-исследовательских центров такого рода.
Директор писал, что он присутствовал на Ронском чемпионате и был восхищен моей «стойкостью в тяжелых обстоятельствах». Он писал, что для летчика нет ничего важнее упорства и решимости, и приглашал меня присоединиться к экспедиции, которую институт устраивал с целью исследования термических условий полета в Южной Америке. Средства на дорогу мне надлежало изыскать самой.