Ангел Рейха
Шрифт:
Когда на дармштадтском аэродроме Эрнст предложил мне приехать в Рехлин и попробовать пикирование с работающим мотором, он имел в виду, конечно же, «штуку».
Он страшно гордился самолетом и самим собой, поскольку сумел пробить данную разработку. Министерство долго не выказывало никакого энтузиазма, но Эрнст убеждал, доказывал, упорно настаивал на необходимости запустить в производство пикирующий бомбардировщик – и наконец ветер подул в другую сторону: они сказали «да, мы согласны» и заключили контракт с компанией Юнкерса. Эрнст сказал мне, что пошел на службу в министерство
Мне показалось, что в этом есть что-то дьявольское.
– Да, – сказал он, набрасывая на конверте схему сирены. – Но подумайте, насколько это гуманно. Вой сирены будет наводить такой ужас, что нам не понадобятся бомбы.
– К тому же она дешевле обойдется, – заметила я.
– Вы бы далеко пошли в министерстве, – сказал он. – Вы никогда не думали об этом?
Громоздкая, непокладистая машина – «штука». Но мощная. И она пикировала!
Я совершила пикирование в Рехлине. От бешеной скорости кружилась голова. Мне потребовалось все мое самообладание. После мощного выброса в кровь адреналина я еще сутки ходила сама не своя. Мне не терпелось спикировать с работающим мотором еще раз.
– Вот видите? – улыбнулся Эрнст.
В тридцать шестом году произошло несколько важных событий. Во-первых, я поехала в Рон на чемпионат по планеризму, где мне сообщили, что женщины к соревнованиям не допускаются. Никто не пожелал объяснять, по какой причине.
Я вихрем слетела с холма в деревню, чтобы сделать несколько телефонных звонков. Я позвонила Эрнсту на работу. Его не оказалось на месте. Он вечно отсутствовал.
Все в том же подавленном настроении я бродила, опустив голову и засунув руки в карманы, по узким улочкам, украшенным флагами чемпионата.
Я налетела на кого-то. Я пробормотала извинения, а потом вдруг осознала, что руки прохожего, смягчившие наше столкновение, все еще остаются на моей талии. Я гневно подняла глаза.
– Привет, – сказал Вольфганг.
Мы обнялись.
– Где ты пропадал? – спросила я. – Я тебе писала.
– В Швеции, – ответил он. – Я тебе тоже писал. Ты-то где пропадала?
– Я не получала письма. Наверное, была в Штеттине в то время.
– А что ты делала в Штеттине?
– Училась пилотировать «Ю-пятьдесят два».
– Надеюсь, ты училась пилотировать «юнкерсы» не просто удовольствия ради.
Мы зашли в кафе и сели за столик у окна, выходящего на площадь. Солнце освещало флаги и флюгер на крыше соседнего дома – и настроение у меня поднялось.
Я рассказала Вольфгангу про Штеттин. До сих пор я никому не рассказывала о летной школе, и впоследствии не рассказывала. От воспоминаний о проведенных там пяти месяцах меня с души воротило, поэтому я предпочитала не возвращаться к ним. Но сидя за столиком напротив Вольфганга, смотревшего на меня своими умными, полуприкрытыми веками глазами, которые, казалось, уже видели все на свете, я поняла, что мне необходимо выговориться и что сейчас я спокойно могу излить душу.
Он выслушал меня молча, и лицо его постепенно стягивала маска холодного презрения. Когда я умолкла, он
– Ты стоишь больше, чем все они, вместе взятые.
– Спасибо.
Мне нужно было это услышать. Слова Вольфганга прозвучали своего рода оправдательным приговором. В Штеттине я ходила по самому краю зыбучих песков; временами я почти переставала сознавать, кто я есть.
– Так будет всегда, – сказал Вольфганг. – Ты же сама понимаешь, правда ведь? Некоторые мужчины, – он еле заметно улыбнулся, – не чувствуют себя мужчинами в присутствии женщины, умеющей пилотировать бомбардировщик. Они никогда не простят тебе этого.
– Ну, на самом деле… – начала я. И, пока он потягивал свое пиво, я рассказала ему о проблеме, с которой столкнулась на чемпионате.
Казалось, Вольфганг проникся ко мне сочувствием, но не особенно удивился. Он посоветовал мне плотно насесть на всех членов спортивного комитета и призвать на помощь всех представителей министерства, к которым я имею доступ.
– Эти ребята в большинстве своем просто хотят жить спокойно, – сказал он. – И послушно выполнять приказы, спущенные сверху. Ты знаешь, в чем причина такого проявления тупости в твоем случае?
– Нет.
– Правительство тратит огромные деньги на подготовку военных летчиков. А таковых выгоднее всего набирать из планеристов.
– Знаю.
– Разве ты не понимаешь, что, с их точки зрения, бессмысленно тратить деньги на обучение женщин пилотированию планеров, поскольку женщины все равно не могут участвовать в воздушных боях.
– Но ведь я уже умею пилотировать! Им не придется тратить деньги на мое обучение!
– Они понимают, что уже не могут остановить тебя. – Вольфганг улыбнулся. – Но если они позволят тебе принять участие в соревнованиях – как они удержат других женщин от попыток заниматься планеризмом?
– Но, Вольфганг, они же посылают меня летать на планерах в разные страны, представлять Германию!
– Разумеется, – сказал Вольфганг. – У тебя это прекрасно получается. Вот еще одно свидетельство творящейся здесь неразберихи. Организации работают друг против друга, департаменты работают друг против друга. Иногда преднамеренно. Это действительно очень любопытное явление, и однажды я найду время изучить его. Предпочтительно с безопасного расстояния. Тебя, Фредди, спасет только то обстоятельство (меня оно неизменно спасало до сих пор), что нашей страной управляют люди, абсолютно непоследовательные в своих действиях.
Он допил пиво и заказал еще кружку. Пиво принесли: золотое, с пышной шапкой пены. Вольфганг отпил глоток, глядя перед собой отсутствующим взглядом.
– Вся беда в том, – проговорил он, – что этот народ, не имеющий понятия, как себя вести, варит лучшее в мире пиво.
Я последовала совету Вольфганга и насела на всех, на кого только могла. Думаю, здесь мне здорово помог мой телефонный звонок директору Исследовательского института планеризма. Я была его старшим летчиком-испытателем, и запрет на мое участие в соревнованиях директор воспринял как личное оскорбление; он и вправду страшно разозлился. После трех дней телефонных переговоров, споров и моих упорных отказов уезжать из Рона мне сообщили, что запрет на участие женщин в соревнованиях снят.