Ангел тьмы
Шрифт:
К полудню оба использовали уже большую часть положенных отводов и вдобавок отказали нескольким присяжным по конкретным причинам, так что, когда объявили перерыв, избрана была лишь половина жюри. Похоже, дневное заседание могло оказаться несколько нервознее утреннего, ведь когда у одного из юристов кончаются отводы, сие означает, что для отказа придется прибегнуть ко всем возможным оправданиям. К трем часам отводы без указания причин у обоих иссякли, но предстояло избрать еще пятерых присяжных; и хоть мистер Пиктон понимал, что большинство уже отобранных людей было из таких, кому, возможно, и удастся навязать свое представление, в то же время он подозревал, что судья Браун, похоже, куда как благожелательнее относится к причинам, кои указывает при отводе кандидатур мистер Дэрроу, нежели к аргументам обвинения. И подозрение это оказалось верным. Мистер Дэрроу по-прежнему продолжал твердить, что понятие «естественного права» — главный оплот всего американского государства и общества; если же кто-то вдруг согласен с идеей о том, что «узы природы» могут быть «своенравно нарушены», сообщил адвокат, то такой человек, по сути, считает, что всерьез хромает и сама сущность Соединенных Штатов — а уж с такими-то чувствами
Эта, как заметил доктор, «нелепая, но необычайно эффективная логика» мистера Дэрроу выглядела так, будто являлась общепринятым убеждением, но, скорее всего, была выдумана для конкретного дела и города, где он оказался по работе. (Эта идея, похоже, подтвердилась, когда мы обнаружили, что судья Браун служил в Гражданскую войну офицером — и мистер Дэрроу, видимо, выяснил этот факт.) У мистера Пиктона не имелось аналогичного по простоте философского обоснования отказов кандидатам в присяжные — на самом деле, у него вообще не имелось аргументов, взывавших к кондовому патриотизму судьи Брауна. Ему оставалось лишь возражать, что личным чувствам людей насчет политики, философии и даже религии нельзя позволять влиять на выводы при уголовном судопроизводстве, где вина или невиновность определяются уликами, а не личными убеждениями. Подобные соображения не особо волновали таких как судья Браун, и по мере удлинения теней в зале суда эти аргументы довольно явно стали его утомлять, тогда как намеренные попытки мистера Дэрроу воззвать к самым глубоким чувствам старика — озвученные со всем «простым» среднезападным красноречием, в коем мистер Дэрроу весьма преуспел, — становились лишь цветастее и убедительнее.
Когда все двенадцать мест на скамье присяжных заполнились, уже невозможно было определить, на чьей стороне оказалось превосходство по части личных предпочтений отобранных людей. Но если бы мне пришлось на это поставить, я бы сказал, что чаша весов склонилась в пользу мистера Дэрроу — а новость, принесенная мистером Муром тем вечером из «Казино»: о том, что ставки против признания Либби виновной уже составляют шестьдесят к одному, — похоже, лишь подкрепляла сие чувство. Для мистера Пиктона битва начиналась не самым легким образом.
Но все же у нас имелся свидетель и улики, и пока не было никаких серьезных причин полагать, что они не изменят мнения даже тех присяжных, которые внутренне настроились с некоторым сомнением воспринимать обвинения против Либби Хатч; в конце концов, шериф Даннинг тоже поначалу скептически относился к версии обвинения, но совершенно изменил свои взгляды после заседания большого жюри. Памятуя обо всем этом, мистер Пиктон допоздна просидел в конторе вечером в понедельник, повторяя свою вступительную речь (кою должен был произнести на следующее утро) и график, в соответствии с которым он собирался предъявлять косвенные улики и вызывать свидетелей. Около полуночи миссис Гастингс попросила меня отнести в суд кое-какой еды, и там я обнаружил, что мистер Пиктон по-прежнему расхаживает, как умалишенный, курит, читает, повторяет вслух и вновь дергает себя за волосы на лице и голове, будто вознамерился причинить себе увечья. Сие зрелище заставило меня еще больше восхититься тем, как ему удавалось быть таким спокойным и собранным в самом зале суда; я понимал, что никогда не скажешь, где человек чувствует себя непринужденнее всего, — однако в этом случае разница между нервным, слегка чудаковатым малым, которого мы знали за пределами суда, и уравновешенным блестящим юристом, которого видели на рассмотрении дела против Либби Хатч, была столь непомерной, что просто сбивала с толку.
Но как бы там ни было насчет сбивания с толку, мистер Пиктон действительновсегда производил впечатление в суде, особенно в то утро, когда открыл слушание по делу Либби. В десять часов судья Браун стуком молотка распорядился начать заседание, и Ифегения Блейлок приготовилась резво записывать выступление мистера Пиктона. Когда помощник окружного прокурора встал, чтобы обратиться к присяжным, на его лице не было и намека на дьявольскую улыбку, что так бросалась в глаза во время предъявления обвинения и отбора жюри: он был сама серьезность, понимая, как мне кажется, что такая перемена настроения заставит присяжных заинтересоваться и с самого начала обратить на него особое внимание. Мистер Пиктон — в темном костюме, будто подчеркивавшем, что его владелец явился сюда по делу, в коем у него нет никакой личной заинтересованности, — прежде чем начать речь, где-то с минуту прохаживался перед скамьей присяжных; и открыл рот, лишь когда убедился, что лица всех двенадцати на этой скамье стали совершенно внимательными и, как говорится, восприимчивыми.
— Джентльмены, — начал он намного медленнее и меланхоличнее, чем было в его привычке, — вы слышали вынесенное штатом обвинение против подсудимой. Но помимо обвинения имеются и еще некоторые факты, о которых вам следует знать. — Он простер руку в направлении места защиты, не глядя на Либби Хатч. — Эта женщина недавно лишилась мужа, человека великой отваги, который ранее жертвовал здоровьем во имя благородных целей Союза и освобождения. Никому из вас не стоит думать, что обвинение не в курсе этого, или что оно намерено, как адвокат защиты поведал местной прессе, потревожить траур такой женщины только лишь ради разрешения старого неприятного преступления. Честно скажу вам, мы этого не сделаем. Даже будь у нас время на подобные тайные, низкие планы, память о человеке, бывшем в числе многих героев этой страны в трудную минуту, перерезала бы нам путь, подобно тому, как падение мощного дерева заблокировало бы движение на Чарлтон-роуд.
Я вытянулся вперед, чтобы не только расслышать все, что говорит мистер Пиктон, но и глянуть на реакцию доктора. При упоминании бедного старого Михея Хантера доктор принялся кивать, изо всех сил стараясь сохранять совершенно спокойное выражение лица.
— Хорошо, — прошептал он, — хорошо… не дайте Дэрроу завладетьэтой темой.
Мистер Пиктон прервался, устремив взор в потолок.
— Чарлтон-роуд… — И вновь обернулся к присяжным: — Мы собрались здесь — против своей воли, джентльмены, можете не сомневаться, — поскольку три года назад на Чарлтон-роуд
Прервавшись, чтобы в упор взглянуть на присяжных, мистер Пиктон предпринял очевидную попытку усмирить свое душевное волнение — попытку, которая, как я уже мог судить по нашему знакомству, явно должна была провалиться.
— Защита постарается убедить вас в этом, — продолжил он, кивнув. — Несомненно, защита постарается убедить вас во множестве разных вещей. Они напомнят вам о том самом напавшем на женщину, известную тогда как миссис Либби Хатч, и пригласят ее снова встать и поведать свой странный, никем не подтвержденный рассказ о таинственном негре, который атаковал ее детей, но не ее саму, а потом растворился в ночи, и никто и никогда его больше не видел, несмотря на самые решительные поиски. Но факты в изложении единственной, помимо миссис Хатч, свидетельницы событий той ночи слишком просты и слишком ясны, даже при всем их ужасе, чтобы защита по-прежнему водила вас по каким-то фантастическим окольным тропам. Я уверен в этом — уверен, потому что слышал версию маленькой Клары от нее самой. И лишь потому, что я услышалэтот зловещий рассказ, мы выдвигаем обвинения против бывшей миссис Хатч. Не сомневайтесь в этом, джентльмены. Не сомневайтесь, если бы Клара Хатч не объявила — в этом самом здании, под присягой и перед всей устрашающей властью суда — что именно ее собственная матьсовершила это позорное деяние: хладнокровно навела дуло револьвера сорок пятого калибра на три эти маленькие груди и сознательно спустила курок, да не один раз, а несколько, пока не решила, что все ее дети мертвы, — говорю вам, не сомневайтесь,если бы кто-то, помимо Клары Хатч, высказал подобное, нам бы ни за что не хватило безрассудства вынести такое страшное обвинение против этой женщины! Нет, джентльмены! У нас здесь нет никаких скрытых мотивов. Мы не стали бы шутить с умственным спокойствием, с самим рассудкомребенка лишь ради того, чтобы окончательно определиться с нераскрытым убийством. Пусть лучше сотнядел останется не раскрыта, чем государство поступит подобным образом! Мы — вы— здесь по одной причине: единственный человек, видевший, что случилось тем майским вечером три года назад на Чарлтон-роуд, согласился поведать свою историю. А когда обвинению штата представляют столь ужасающие основания, у него нет выбора, кроме как против воли — повторяю, джентльмены, против воли! — против волипривести в движение машину правосудия, не считаясь с тем, насколько последующие события могут нарушить покой общины, равно как и покой любого из ее граждан.
На этом мистер Пиктон вновь прервался, чтобы глубоко вздохнуть, и потер лоб, будто ему и впрямь было больно говорить об этом.
— Ловко, — прошептал доктору Маркус. — Он расправляется с критикой Дэрроу, прежде чем сам Дэрроу успел ее высказать.
— Да, — ответил доктор. — Но взгляните на Дэрроу. У него живой ум, и он изобретет новые пути атаки, даже если Пиктон перекроет старые.
Покосившись на мистера Дэрроу, я понял, что имел в виду доктор: несмотря на то, что адвокат сохранял свою небрежную сутулость, лицо отражало, что ум его работает как динамо-машина.
— Через мгновение, джентльмены, — продолжил мистер Пиктон, — вы услышите, какие улики представит обвинение штата и каких свидетелей вызовет, а потом вы, возможно, пожелаете узнать обо всем этом побольше. Но пока вы будете слушать, в дальней части вашего сознания останется вопрос. И чтобы этот вопрос как можно меньше отвлекал ваше внимание от подробностей, чувствую, мне стоит обратить на него внимание сейчас. Никакие улики и свидетели на всем белом свете не избавят вас от недоумения: как это женщина может быть виновна в подобном преступлении? Наверняка надо быть сумасшедшей, чтобы совершить такое. Но никакого безумия у женщины, сидящей перед вами, не наблюдалось, а защита не стремится выставить ее сумасшедшей. И дети ее не были рождены вне брака — это еще одно частое объяснение детоубийства, убийства своих собственных потомков. Нет. У Томаса, Мэтью и Клары Хатч был дом, отец, чье имя они носили, и мать, чей разум был и остался совершенно здоровым. Так как же, спросите вы себя, это могло приключиться? Время и правила процедуры не позволяют мне в данный момент приводить доводы обвинения на сей счет — это сделают улики. Я прошу сейчас лишь об одном: чтобы вы осознавали нежелание своего разума допустить даже возможность того, что подобные доводы могут оказаться верными. Потому что правосудие сможет свершиться, лишь если вы преодолеете свое предубеждение, как те из нас, кто расследовал это дело, были вынуждены против воли — да, я вновь повторяю, против воли! — преодолеть свое. — Прервавшись еще раз, дабы убедиться, что присяжные уяснили его слова, мистер Пиктон глубоко вздохнул и продолжил: — Что же касается вопроса средств и возможностей, доказательства покажут…