Ангел

Шнайдер Анна

На улице было свежо, морозно и… пустынно. Тихо-тихо, как в сказке или во сне. Только теперь подобное молчание мира вызывало у меня не тоску, а улыбку.

Я достала мобильный телефон и набрала мамин номер. Я уже говорила с ней накануне, но тогда всё было по-другому.

— Привет, мам. С наступившим.

— Никуля! — голос её был весёлым и благодушным, как и всегда. Только раньше меня это раздражало, а теперь — нет. — Ну как ты? Всё в порядке?

Она тревожилась. Знала, что я пойду на Новый год к папе, и немного переживала.

—

Да, всё хорошо. У меня, оказывается, чудесный братик.

— Да-а-а, — голос её вновь повеселел, — Слава присылал фотографии, очень милый мальчик, и на тебя похож. Точнее, вы оба похожи на Славу. Сразу видно, чьи дети.

Я ожидала, что мама спросит, как мне Нина, но она не спросила. Возможно, боялась услышать ответ, а может, ей просто было безразлично.

Я поинтересовалась, как она сама провела новогоднюю ночь, и мама радостно защебетала. Я слушала, кивала, улыбалась, наслаждаясь просто самим звуком её голоса.

Счастливого голоса.

Когда мы жили вместе, я почти никогда не слышала у неё такого голоса.

— Мам… я рада, что тебе хорошо, что ты счастлива.

— Спасибо, Никуля, — ответила она тепло, и я положила трубку.

Имею ли я право осуждать родителей?

Нет.

Виновата ли я в том, что всё случилось именно так?

Нет.

Злюсь ли я на них теперь?

Нет.

Я вздохнула и медленно пошла к автобусной остановке, оглядываясь по сторонам и улыбаясь искрящемуся снегу, украшенным витринам магазинов и редким прохожим, каждый из которых говорил: «С Новым годом!»

Да. С Новым годом. С по-настоящему Новым годом, оставившим позади всю застарелую обиду на родителей.

Я наконец смогла принять их такими, какими они были и есть.

Каждый человек имеет право на собственное счастье. Они построили мне счастливое детство, а потом ушли склеивать свои разбитые судьбы и пытаться нагнать упущенное время. Да, они меня бросили. Но всё же они поступили правильно. Лучше поздно, чем никогда.

Пусть будут счастливы. Пусть.

С того дня всё постепенно начало меняться.

Я стала наведываться в гости к папе где-то раз в месяц, подружилась с Серёжкой и сблизилась с Ниной, которая была этому очень рада.

Внутри меня на постоянной основе поселился тёплый комочек радости, который иногда почти полностью вытеснял тьму, заставляя меня смеяться и плакать. Так было на Серёжкино четырёхлетие, когда он от усердия надувал щёки, пытаясь задуть четыре больших свечи, и телефон, которым Нина его снимала, трясся в её руках от сдерживаемого хохота. Так было, когда она сказала мне, что скоро у меня появится сестра, и мучительно покраснела от смущения. Так было, когда мама принесла на мой день рождения большой торт «Прага», испечённый собственноручно, и долго охала, как сильно я похудела.

Я ничего не ждала от жизни и находила радость и счастье в мелочах. Обида на родителей ушла в прошлое, а сама я быстрым шагом направлялась в будущее.

Неизвестное, туманное будущее, в

котором я, тем не менее, больше не была одинокой.

Осенью этого года я всё-таки решилась сходить на выставку Руслана. Я знала, что его самого там не будет — он присутствовал на открытии, а потом вновь улетел в Париж, написав об этом в соцсетях. Мне очень хотелось посмотреть на его новые работы, но столкнуться с ним самим я не желала.

Однако моей судьбой было столкнуться там с другим человеком.

Прогуливаясь от одной картины до другой, я почти полностью отрешилась от реальности.

Руслан вырос, как художник, и очень сильно. Теперь в его работах было больше мастерства, но ничуть не меньше чувства. И он по-прежнему играл на контрастах. Свет и тьма, добро и зло, вечное и конечное. То, что трогало до самой глубины души.

Возле одной из картин я стояла необыкновенно долго. На ней была изображена обнажённая девушка, спящая на поляне среди одуванчиков. Яркий солнечный свет играл в её тёмных волосах, прямых, а не кудрявых, и сама она была смуглой, в отличие от меня. Тонкие щиколотки и запястья, гибкий стан с трогательными округлостями в нужных местах, пухлые ярко-алые губы.

Картина называлась «Спящая», и была выписана с любовью. Я чувствовала её в каждом мазке, в каждой чёрточке. Руслану нравилась эта девушка.

Улыбнувшись, я отвернулась, собираясь проследовать дальше, и вдруг застыла на месте, не веря своим глазам.

Напротив меня, изучая одну из работ Руслана, стоял {он}.

Всё такой же уверенный в себе, высокий и статный, в строгом костюме с галстуком и в очках. Он словно прямиком вышел из моего прошлого, минуя прошедшее время, ни капли не изменившись. Я была совершенно иной, он же остался прежним.

Да, прежним. Абсолютно чужим человеком, с которым у меня никогда не было ничего общего, кроме моего непрошенного чувства. Теперь я искала его в своей душе — искала лихорадочно, зло и тревожно. Но там ничего не было.

Гулкая пустота. Не тьма и не свет — ничего. Бездна.

Он увлёк меня в эту бездну и оставил там, безразличный к моей дальнейшей судьбе. Но я выбралась, и теперь смотрела на него так, как смотрят на безвозвратно ушедшее.

Я смотрела слишком долго. Он заметил. Замер, а потом расплылся в неискренней улыбке.

Шаг, второй, третий. И знакомый голос, морозцем осевший на коже, но не дошедший до сердца.

— Здравствуй, Ника.

Я улыбнулась и покачала головой.

— Простите, но меня зовут Вера. И я вас не знаю.

Он растерялся, а я, чувствуя себя до странности счастливой, пошла к выходу.

В этот момент я окончательно и бесповоротно похоронила этого человека и свои чувства к нему. Наверное, меня должно было это печалить, но я не печалилась. Я радовалась.

Так бывает, когда хоронишь то, что всегда было мёртвым, и тянуло тебя в могилу вместе с собой.