Ангел

Дюбанов Владимир Владимирович

– Сегодня, - она уже начала успокаиваться всхлипывала с тройным придыханием и глотала слёзы.

– Ну, вот видишь, не все так плохо. Сейчас пойду в школу, и она вернет все твои вещи. Только, конечно, их в школу больше не носи, кроме телефона. Телефон - это наша с тобой связь, мы должны быть всегда рядом. Потому что?

– Потому что, ты любишь меня!

И она мгновенно успокоилась, умостилась поудобнее на коленях, прижалась крепко, крепко. А я целую её в макушку. Ребенок и есть ребенок, маленькая и нуждается в защите. Как такую обидеть?

– Ладно, солнышко, давай покончим с делом, а потом

обнимашки.

– У-у, - отрицательно машет головой, не хочет с уютного места слезать.

– Ты пойдешь со мной?

Также машет головой: "У-у".

– Пойдешь, погулять?

"У-у"

– Останешься дома?

– Да. Я суп буду варить, - чмокнула меня в губы и соскочила с колен.

Иду в школу с улыбкой, я же еще учился здесь, полтора десятка лет назад, а теперь прихожу сюда, как родитель. Надо же, время несется, мелькает. Ищу седьмой "Б", закрыто. Да кто меня ждать будет, учитель, тоже человек и ему, что здесь делать, после работы?

– Вы кого ищите, молодой человек?
– старческий дребезжащий голос.

Вот те, на! Тётя Маруся, уборщица. До сих пор еще работает здесь? Удивительно. Вот, человек нашел своё место и отдал за это, всю свою жизнь, в одном и том же качестве, ни роста, ни прогресса, ни даже желания стать кем-то, более значительным. Ходить по тому же кругу, из дня в день, из года год, наматывать обороты вокруг солнца и ничего не сделать существенного.

– К Зое Ивановне. Родитель, я.

Признаться, что знаю её? Да, ладно. Зачем старушке, напрягаться? Нас, через школу прошли, десятки тысяч, десяток поколений, за её время, а она одна.

– А ты сынок, сходи в учительскую, поди она там, работает бедняжка много, всегда поздно уходит.

– Спасибо, тётя Маруся!
– не удержался от соблазна заявить, что знаю её, пусть, человек порадуется, что не прожил жизнь зря и её еще помнят. Тетя Маруся прищурилась, приглядываясь ко мне, силясь вспомнить, кто такой, почему знаю. Как и предполагал - тщетно.

В учительскую вошел без стука и сразу же узнал Зою Ивановну, не в смысле, что, тоже знаю, а то, как "работает много, бедняжка" и понял - разговор будет трудным. Серая, неприметная мышь, строгая одежда аскета, лицо горькой, стареющей девы, которая променяла любовь к семье на любовь к работе. Но самое главное, и без пары осталось не по причине, что оказалась невостребованная ни одним мужчиной, а банально, невостребованным оказался кто-то, которому было бы счастьем разделить с этой женщиной мир и жизнь. Это, просто, наблюдение, первое впечатление, может я и ошибаюсь, но левой пяткой, моего внутреннего голоса чую, что с этим заплесневевшим сухарем каши не съешь.

– Вы, что хотели?
– спросила она, тоном коменданта женской общаги и взглянула на меня в минусовые очки, страшной диоптрической величины.

– Я, родитель Завьяловой Светланы.

– Ага, - сказала она и молчит.

Я тоже молчу, в ожидании объяснений, но как оказалось, объяснений ждут от меня. А что именно, откуда мне знать. Вообще-то, я впервые - родитель.

– Ну, и?
– спрашиваю, чтобы развязать ей язык и ситуацию. А то, сейчас, прям, начну оправдываться, неизвестно, о чем и почему. Вызвала - пусть претензии предъявляет.

– Вы что с ребенком, делаете?
– наконец заговорила она и с таким напором, что

будь я плотиной - прорвало бы, разнесло на мелкие крошки.
– Была тихой и хорошей девочкой, а сейчас, не узнать!

– А что? Тихая и спокойная показатель хорошей девочки?
– парировал я, несколько более резким, тоном, чем от меня ждали.

– Мы, в школе, учим лояльности и терпимости! А Вы - развращаете.

– Да что Вы, говорите? И это, Ваша методика? Лояльность и терпимость для рабов, а я учу ребенка быть человеком, свободной личностью.

Не надо было этого говорить. Я наступил на гадюку, которая ядовита и, если разозлить не менее агрессивна. Одной фразой. И ее понесло!

– Да как Вы, смеете, ставить под сомнение мою методику? Я - заслуженный учитель России! А Вы, делаете из неё непонятно что, а не человека, - она нервно схватила белую Светину сумочку и вывалила все содержимое на стол.
– Такие вещи, ребенку нужно давать? Ажурные трусы и лифчики в четырнадцать лет? Дорогой телефон? Помада с тушью!!! Да она, уже ведет себя, как шлюха!

Вот это уже, мне удар под-дых. Шлюхой мою девочку, никто не смеет называть! Это не заслуженный учитель, а кандидат в председатели лавочных старушек. Баба Дуся тоже, наверное, учительницей была. Такой же, правильной ханжой. Сейчас я отделаю эту высохшую гусеницу и смачно посыплю её перцем:

– А как Вы, смеете, подростка, называть шлюхой, причем, при всех детях? Вы уже заранее программируете её на это! "Ты - шлюха, и из тебя не будет толку, в этой жизни" Причем, программируете всех, соответственно относиться к ней, и день за днем, вдалбливая одну и ту же формулы, получите только один результат! Вы, заслуженный учитель! А где же учительский такт?

И этого не стоило говорить. Я слишком нагрел подходящее место в океане, сейчас начнется ураган. Тем более она предупреждала, не ставить под сомнение её заслуженный авторитет. Она покраснела, напыжилась и сорвалась в крик. Нервная, какая.

– В наше время, таких вещей, не давали детям! Это развращение и совращение! Дорогие телефоны, украшения и простите, аксессуары проститутки.

– Про наше время, забудьте! Оно прошло. Но если бы, лично, Вам давали такие вещи, Вы бы сейчас любили кого-нибудь и были бы любимой, а не сидели вот здесь, с грудой тетрадей, не собираясь даже домой.

Ну, хана, мне, я расковырял фурункул, сейчас гноем, как рванет! Теперь она кричала в голос, который звенел от обиды и нанесенного оскорбления.

– Вы, мою личную жизнь, не троньте! Вы, свою, смотрите. Потакаете во всем, малолетнему, незрелому созданию. Только посмотрите, какое безобразие, она рисует!

Схватила со стола отложенную Светину тетрадку и открыла на последней странице, там была нарисована картинка; голая, беременная женщина и голый мужчина, с огромным непропорциональным членом. Член, конечно же, не получился, сосиска сосиской. А так, ничего, здорово нарисовано. Да я, в принципе, знаю откуда это скопировано, с книжки "про это", которую ей и купил. Усмехнулся, так широко и нагло, что Зою Ивановну затрясло от негодования. Но я сделал еще более необдуманный поступок, взял со стола ручку и подправил несколькими штрихами рисунок, чтобы хоть как-то было реалистичней. Каюсь, не удержался. При этом, холодным, недружелюбным тоном проговорил: