Ангелофрения
Шрифт:
– Не будем терять времени. Чем быстрее присоединимся к беженцам, тем труднее наемникам Мосдея будет нас учуять.
Мукеш помог перебраться в катер младшим Эльвенам, подал руку Магдалине.
Ощущать под ногами шаткую палубу было не очень приятно, а точнее – непривычно. Точно лежать на груди реки и чувствовать ее мерное, а порой беспокойное дыхание. Магдалина села на скамью, набросила на плечи некогда белую, а теперь рыже-серую накидку с капюшоном. Мукеш оттолкнулся от причального кнехта багром, катер нехотя отошел от пирса.
Через минуту воду за кормой
– Как только окажемся за городской заставой, машину придется остановить, – прокричал из надстройки Мукеш. – Котел здесь маленький, и угля требуется не так уж и много, но все равно нужно экономить.
Магдалина кивнула, хотя Мукеш мог и не увидеть этот жест. К ней подсел Адам и приник к ее плечу.
– Там папа… – он не смог больше сказать ни слова; Магдалина ощутила на плече горячую влагу безудержных слез.
– Знаю… – прошептала она и прикусила губу, чтобы боль помогла не скатиться в бездну парализующей волю скорби.
Матвея Эльвена не стало.
Какая же судьба постигла тетю Эмили и остальных обитателей дома Эльвена, они ведать не ведали. О том, что мог натворить Мохан, подчиняющий «особую энергию» своей злой воле, лучше было не думать. Магдалина надеялась, что он, не сумев настигнуть беглецов, сейчас же убрался искать их следы в городе.
Однажды Магдалина поняла, что волчий взгляд Мохана пал на катер. Вероятно, наемник Мосдея наблюдал за «дорогой жизни» с одной из крыш теснящихся возле набережной домов. Магдалина не стала оборачиваться. Она представила себя речной водой. Не слишком чистой, но и не замутненной. Слегка соленой от слез Адама, чуть взволнованной, поскольку было впитано беспокойство тех, кто стремился на север. И взгляд Мохана не остановился на катере, заскользил дальше.
Каин вертелся неподалеку от Мукеша: то брался за штурвал, то подбрасывал в топку уголь, то задавал вопросы, касающиеся катера. Кровь авантюриста, доставшаяся от отца, кипела в нем, как вода в паровом котле.
Перед тем как покинуть город, Мукеш забрал с одного из пирсов говорливое многодетное семейство нубийцев: им не нашлось места на только что отшвартовавшейся барже. На палубе тотчас же стало негде упасть яблоку. Адам еще крепче приник к Магдалине.
Тем не менее полицейскую заставу, расположенную на островке, они миновали без задержки. Даже если бы на палубе катера везли паровой танк, полицейские бы его не увидели: нубийцы производили слишком много шума и суеты, чтоб замечать что-то помимо них.
Когда же кто-то вложил в руки Магдалине кувшин с молоком и пшеничную булку, она почти с удивлением обнаружила перед собой Мукеша. Бывший советник улыбался, а глаза его светились синим.
– Сейчас бы нам крылья! – улыбнулась ему в ответ Магдалина; говорить приходилось громко, чтобы перекричать гомонящих у нее за спиной женщин в пестрых платьях. – И с попутным ветром, словно птицы, а? Получится ли у нас?
– Такой полет потребует слишком много сил, – покачал головой Мукеш. – Пока вы
Магдалина улыбнулась и пригубила молоко.
– Но я собираюсь вам предложить нечто лучшее, чем крылья, – загадочно проговорил Мукеш и принялся протискиваться на корму.
…Вечером того же дня черная точка, появившаяся в небе на востоке, выросла в громаду дирижабля. Это был летающий левиафан устаревшей конструкции, с латаной-перелатаной оболочкой, с много раз перестроенной гондолой и прохудившимися дымовыми трубами.
Дирижабль лег на параллельный курс, уровняв скорость с катером. На его нижней палубе отворился люк, вниз упал, разворачиваясь, штормтрап. Нубийцы загалдели еще громче, а Магдалина кинулась к Мукешу.
– Кто это? – спросила она. – Дирижабль не из наших, не из гильдии.
– Точно, – подтвердил Мукеш. – Это тот дирижабль, который я купил у горцев. Я просил твоего дядю помочь с его ремонтом. Ну вот, – он снял со штормтрапа нубийского мальчишку, который принялся с обезьяньей ловкостью подниматься к дирижаблю. – Пожаловали наши названые братья – Нишант и Хасан.
Часть вторая
Глава шестая
Гори, Москва!
Темная ночь – мать недобрых замыслов и злобных исчадий, стараниями которых эти замыслы осуществляются.
Пробирается дворами и подворотнями Хамовников черный зверь. Отчасти он похож на гиену, отчасти – на обезьяну, вставшую на четвереньки. Не существо, а сгусток тьмы. Лобастая голова опущена, широкие ноздри раздуваются, в глазах – алые отсветы вулкана, о котором в Москве знают лишь из газет. На бугристой холке стоит дыбом острая щетина, с крупных и округлых зубов, похожих на обтесанные камни, капает слюна. Передние лапы оплетены полосами тускло серебрящегося гибкого металла.
Бродячие псы, сбившись в стаю, обычно наглы и до исступления бесстрашны, но они бегут с визгливым лаем прочь, едва учуяв запах выжженной солнцем саванны, исходящий от зверя. Крысы прячутся в подвалы, кошки спешат вскарабкаться на коньки крыш или на верхушки деревьев. Даже мелкие бесы московской породы, которые иногда выбираются из канализационных люков, чтобы при свете месяца творить пакости, предпочитают сидеть этой ночью среди нечистот, не высовывая поросячьих рыл. Бесы боятся зверя, потому что ощущают пульсацию «особой энергии», заключенной в его мускулистой оболочке.
Но бессловесные обитатели улиц непомерно льстят себе, полагая, что зверь станет разменивать силы на них, убогих. Это было так же нелепо, как если бы хладнокровный наемный убийца, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом, ожидая в засаде жертву, принялся бы вдруг стрелять по воробьям. У зверя имеется цель: он охотится на человека.
След становится четче и ярче. Словно огненная дорожка, он ведет в глубь Хамовников. Не запах, не оттиск, не звук… Отголосок «особой энергии», эхо силы, затерявшееся среди домов.