Ангелотворец

Харкуэй Ник

Последнее он произносит с презрением. Джо делает себе мысленную пометку: современность и торгаши – это плохо.

– На самом деле я бесконечно больше, мистер Спорк. Бесконечно – хотя стою лишь в начале пути. Моя победа – плод моей ненависти, – неизбежна, ибо я стану Богом. Все мои бесцельные, на первый взгляд, метания представляют собой не что иное, как вознесение, прямой путь к апофеозу, если рассматривать их с божественной – вневременной и непознаваемой – точки зрения.

Джо Спорк слушает все это и понимает, что еще неделю назад посмеялся бы над такими речами. Но здесь и сейчас, в этой комнате, ему не до смеха. Глаза брата Шеймуса

не вызывают улыбки. В них он видит, как его подвергают вивисекции, – не из научного интереса, а ради удовольствия. Джо совершенно уверен, что именно это с ним и хотят сделать. У него остается лишь одна надежда: что предводитель рескианцев лжет, и что над ним действительно есть начальство, которое держит его в узде. А потом Джо с упавшим сердцем соединяет точки и сознает, что этим начальством может быть только Родни Титвистл, а старый добрый Родни уже пожертвовал совестью ради некоего абстрактного общего блага, которое видит только он.

– Тогда, для разнообразия, другой вопрос. Только чур отвечайте как следует, не увиливайте. Готовы? Хорошо. Если у меня разум Наполеона, а тело Веллингтона, кто я?

Увидев потрясенное выражение лица Джо, брат Шеймус смеется – вполне искренне.

Джо Спорк понятия не имеет, какой тут может быть правильный ответ, поэтому прилагает все силы, чтобы спросить своего собеседника, чем именно он так его обидел и как может загладить вину. Увы, язык опять его подводит: он давится и плюется. Собеседник принимает это за вызов, и мгновением позже мистер Ничего Особенного снова входит в комнату, говоря, что он страшно разочарован.

Джо пытается мысленно сбежать отсюда и подумать о хорошем, однако все хорошее осталось далеко и померкло, а в голове кружат акулы – нежеланные воспоминания, которых он больше не может избегать.

В день своего пятнадцатилетия юный Джо открыл дверь и обнаружил на пороге отца – в роскошном костюме и с подарком подмышкой. Сюрприз, надо сказать, удался: Мэтью в то время сидел в одной из тюрем Ее Величества за кражу в особо крупных («грандиозных», как писали некоторые острословы) размерах.

– Здравствуй, Джо! – добродушно воскликнул Мэтью. – Я мимо пробегал, дай, думаю, заскочу! Надеюсь, ты не против?

– Ты вышел? – вопросил Джо.

– Как видишь, сынок, как видишь. Я свободный человек – по крайней мере, сегодня.

– Только сегодня?

– Может, и не только. Тут уж как получится. – Последнее было сказано с сухой озорной усмешечкой, от которой у Джо сразу мороз пошел по коже.

– Ты сбежал!

– Ну да. Не побег, а шедевр, должен заметить. Мне позарез надо было к одному лекарю на Харли-стрит, здоровье стало пошаливать. В тюрьме ужасно кормят, мальчик мой, сплошной жир. Это вредно для пищеварения. Ну, я и подумал: почему бы и нет? Поздравлю сына, обниму любящую жену и спрячусь где-нибудь в аргентинской глубинке, а вы сможете иногда меня там навещать. Как тебе идейка?

– Ты спятил! – восторженно воскликнул Джошуа Джозеф. – Здесь оставаться нельзя, тебя найдут!

– Твой отец, Джошуа Джозеф Спорк, может быть, старый и больной человек, но не дурак, а это – не первое его фанданго. Есть такой славный малый по фамилии Бригсдейл, который сейчас в костюме Мэтью ждет своей очереди на паром в Ирландии. И мухи не обидевший мистер Бригсдейл как две капли воды похож на твоего старика. Он попытается сесть на паром, его задержат, и Лили Ло еще несколько дней будет думать, что сцапала меня, а потом мистер Бригсдейл

объяснит, что вышло ужасное недоразумение, и подаст на них в суд за незаконный арест – хотя мог бы и не подавать, я щедро вознаградил его за беспокойство… Словом, когда пыль уляжется, я уже сделаю ноги в Буэнос-Айрес, и все будет шито-крыто. – Мэтью Спорк расплывается в улыбке.

К глубочайшему удивлению Джошуа Джозефа дверь не слетает с петель, ее не высаживают бойцы спецназа. Отец и сын мирно сидят на диванчике («Я слегка запыхался, Джош: пришлось перелезть через очень высокий забор. Побег из тюрьмы – не стариковское дело, знаешь ли. Непременно напишу об этом в мемуарах!»), пьют чай и ждут возвращения Гарриет. В память о былых временах, когда маленький Джошуа Джозеф дрых, как щенок, на коленях у отца, нескладный юноша кладет голову на плечо Мэтью, когда они вместе включают детские новости «Ньюсраунд» с Джоном Крейвеном – не расскажут ли там про сбежавшего заключенного Мэтью «Пулемета» Спорка и не перечислят ли заодно все его злодеяния? Увы, мирская слава преходяща, и передача посвящена кролику, который научился плавать.

– В Аргентине научишь меня стрелять, пап? – Ведь рано или поздно он, несомненно, вырастет и сможет взять в руки пистолет.

Мэтью вздыхает.

– Сделай мне одолжение, Джо, ладно?

– Какое?

– Не будь, как я. Стань судьей. Или рок-звездой. Или плотником. В общем, найди путь получше. А пистолет, если можешь, оставь кому-нибудь другому.

– Но я хочу быть как ты!

– Нет, не хочешь. Тебе так только кажется. Посмотри, до чего я докатился! Скрываюсь от полиции в собственном доме. Кошмар. Пообещай, что добьешься лучшего.

– Обещаю.

– Слово гангстера?

– Слово гангстера!

Если заложенное в этой клятве противоречие кого-то из них и смутило, виду они не подают.

– Вот и славненько.

Так они и засыпают; лишь когда Гарриет Спорк возвращается домой с занятий йогой и поднимает крик, Джошуа Джозеф просыпается и обнаруживает, что его отец умер, очень тихо, с улыбкой на лице.

Впоследствии выясняется, что мистер Бригсдейл был плодом вопиюще богатого воображения Мэтью, и в Аргентину он бежать не собирался. Посетив тюремного врача и узнав, что жить ему осталось недолго, Мэтью Спорк добился, чтобы ему разрешили поздравить сына с днем рождения, а потом все-таки сумел выскользнуть из лап правосудия – на сей раз навсегда.

Сквозь стеклянную панель в двери за Джо наблюдают двое в черных покрывалах. Они по очереди заглядывают в узкое окошко, ведя за место постоянную борьбу. Комната вдруг наполняется такой омерзительной вонью, что Джо начинает рвать. Вскоре желудок пустеет, даже желчи больше нет. Тогда они вновь пускают в комнату струю вонючего газа, и его тело выгибается в конвульсиях, пытаясь исторгнуть из себя то, чего нет.

В своих фантазиях он держит отца за руку, как в тот последний день. Мэтью подсказал бы ему, что делать.

– Где он?

Ему задают этот вопрос снова и снова. Когда он пытается сказать, что даже не знает, о чем речь, они приходят в особую ярость. Объяснять что-либо – не их дело. Зато его дело – предлагать различные варианты, где искомое может находиться. Он должен привести свой разум в подходящее для допроса состояние.

– Где ты его спрятал?

Он отвечает, что в сахарнице. Потом хочет сказать, что нужная вещь уже в их распоряжении. Они завладели всем, что ему принадлежит. Или принадлежало.