Ангелотворец

Харкуэй Ник

Опиумный Хан жестом велит рескианцам взять небольшую группу в кольцо, и те выполняют приказ. Проходя мимо Эди Банистер, они будто слегка обмирают, почти кланяются.

– В незапамятные времена, – начинает рассказ Сим Сим Цянь, непринужденно кружа по комнате, словно раздумывая, кого сожрать первым, – а впрочем, не в такие уж и незапамятные, жил-поживал в королевском дворце Аддэ-Сиккима маленький мальчик. И была у него мечта: подарить своему народу счастье, надежду и процветание. Надо сказать, он вполне мог это сделать, ибо судьба наделила его умом, талантом и бесконечной любовью подданных. – Опиумный Хан ностальгически вздыхает. – Я бросил его в стальную камеру и сжег заживо. Пеплом я окрасил свои траурные одеяния,

а бразды правления королевством взял в свои руки. Так мне потребовалось, дабы познать божественность.

Джо Спорк делает маленький шаг в сторону, чтобы не выпускать Сим Сим Цяня из виду. Опиумный Хан одобрительно кивает и идет дальше. За его спиной рескианцы кивают в унисон с хозяином.

– Я познавал Бога вполне научными методами: все же век подлинного научного прогресса на дворе. Я примерил на себя Его роль вплоть до мельчайших аспектов. Я третировал его верных слуг. Мучил его народ. Исцелял больных и воскрешал мертвых. Я искал по всему свету и в конце концов нашел колдунью, иностранку, которая смогла бы показать мне мир глазами Бога. Когда расцвет моей жизни остался позади и я начал увядать, мне пришло в голову, что настал час пройти последнее испытание на божественность: самому вернуться из мира мертвых. Лишь тогда я смогу встретиться с Господом на равных. Лишь тогда я смогу стать Им.

Из сумки доносится рык Бастиона. Полли Крейдл наблюдает, как мимо, без труда удерживая меч и пистолет, проходит Сим Сим Цянь.

– Она была права, – говорит он, указывая на труп Эди. – Ты очень на нее похож. Не внешне. В тебе есть та же возмутительная, непререкаемая, беспричинная уверенность, будто я тебе по зубам… Я позаботился о том, чтобы не кануть в забвение. Чтобы меня записали. Я превратился, говоря современным языком, в информацию. Понимаете? С помощью слов и изображений я высек себя, свою жизнь на поверхности этого мира. Я сумел измерить собственный разум. И сохранить его на будущее, законсервировать. Испытуемых – жертв и сирот уиститиэльского эксперимента – у меня было предостаточно. Еще при жизни я создал оборудование для переноса. Вновь и вновь я включал им фрагменты своей жизни и учил их – с помощью шоковой терапии и прочего – в точности повторять мои действия и мысли. Каждый рескианец – проявление моего «я»… – Он показывает пальцем, и все рескианцы, как один, тем же плавным жестом указывают друг на друга.

Разумеется, я никому не открывал своего замысла целиком. И, откровенно говоря, рескианцы не вполне совершенны. То ли я не до конца стер им сознание, то ли они упрямятся, не желают учиться. Пришлось прибегнуть к очень грубым методам обучения, по Павлову. Использовать удовольствие и боль.

– Совсем иное дело – Воган Перри, – продолжает он. – Он был совершенно пуст внутри. Подлинное чудо природы: тело без души, отчаянно жаждущее стать настоящим человеком… Как усердно он постигал мою науку! Учился и учился, неустанно тренировался, и в конце концов добился успеха. Он двигался как я. Он чувствовал то же, что чувствовал я. Ему сделали пластическую операцию, и он стал выглядеть, как я.

А потом его подключили к моим машинам, и он начал день за днем, ночь за ночью пытаться соотносить ритмы своей мозговой деятельности с моими. Так, постепенно, мало-помалу, я вернулся в этот мир. Понимаете, насколько это гениально? Нет? А как же душа, вероятно, возразите вы, уж этой частью оригинала я точно не могу обладать? Но посудите сами: если душа есть, она испарилась, когда тело мое умерло, тем не менее мой разум жив. В таком случае я – первый в мире человек, который обладает не одной душой, а двумя.

На последнем слове он переходит в атаку, причем сохраняя совершенно ровное дыхание: заносит меч за спину – свет вспыхивает на клинке, – и в тот же миг с победным воем наставляет пистолет на Полли Крейдл.

Однако Полли Крейдл там уже нет. Джо ее оттолкнул: чутье подсказало

ему, когда и чем завершится речь Опиумного Хана, и он успел его опередить. Потому что негодяи это умеют.

Все начинается в груди – сердце сжимается, словно в приступе, и некая сила пронизывает тело, словно удар током. Когда ток достигает кончиков пальцев рук и ног, Джо вздрагивает и распахивает глаза. Теперь он видит все ясно и отчетливо. На смену черно-белой картинке пришли цвета: яркие, пылающие, сочные. Джо почти уверен, что светится изнутри, как фонарь из тыквы. Удар достигает его нутра, и никакое слово не способно описать и передать возникшее чувство.

Ярость.

Нет, это не похоже на красную пелену или грозу. Ощущение такое, будто с плеч упал огромный камень, и весь мир озарился ясным светом.

О, я понял. Вот ты как, значит?

Тогда гори в аду!

Перед ним человек, который сажает людей в белые камеры и подвергает пыткам; который полон ненависти и не видит красоты того, что уничтожает; который снова, снова и снова забирает то, что ему не принадлежит, который мимоходом разнес в пух и прах бесконечно прекрасную библиотеку разума Эди Банистер. Впервые в жизни перед Джо оказывается человек, которого ему хочется ударить по-настоящему, не боясь зайти слишком далеко. Слишком далеко быть не может: на свете просто нет такого места. Он слышит, как Полли Крейдл и ее брат кричат что-то наподобие «бред», хотя скорее это «Нет!», но в Поллином голосе чувствуется та же боль, что поселилась в нем, а значит, сердцем она одобряет его выбор, пусть разум и призывает к осторожности.

Джо чувствует, как мышцы его лица растягивается в кабаньем оскале, и бросается прямо на Сим Сим Цяня. Он слышит отдающийся в груди яростный рокот, видит пса Бастиона; одним движением подхватывает этого сомнительного союзника на руки и бежит дальше. Собачий рык превращается в боевой клич.

Поспеши, часовщик. Старый мертвяк нанес мне оскорбление. Разделаемся с ним!

Рескианцы встают стеной: черные тряпичные куклы с цепкими руками и пустыми головами. Люди или машины? Джо швыряет Бастиона в первого попавшегося; пес вгрызается в рясу и берется за дело – судя по крикам его жертвы, дело это страшное, оставляющее увечья и шрамы. До сих пор Джо понятия не имел, что рескианцы умеют кричать. Сквозь ярость он берет это себе на заметку: делай им больно, они уязвимы.

Джо встречает второго монаха; Опиумный Хан стреляет, и пули входят в рескианца: одна, две, три. Шесть. Разве у маленького пистолета может быть больше шести патронов? Вроде магазины самозарядных пистолетов бывают и на четырнадцать… впрочем, без разницы. Враг близко. Джо швыряет рескианца прямо на Сим Сим Цяня и тут же обнаруживает у себя в руках целую охапку новых; они такие легкие, такие неуклюжие. Одного он кусает, зубами вырывая кусок плоти, второму выламывает руку и слышит треск и хруст. ХА!

Кто-то стоит рядом, кто-то коренастый и седовласый, вооруженный ломиком: Боб Фолбери, отставной старшина, встал на защиту своей жены.

– Черти! – вопит Боб. – Черти, черти, черти!

С каждым его выкриком ломик бьет точно в цель. Увы, он размахивает им все медленней, старые кости и мышцы уже не те. Джо выхватывает ломик – нет, лучше, это кусок викторианской железной трубы – и орет ему: «Уводи Сесилию! Уводи ее!». Боб отвечает: «Так точно!», что, несмотря на все происходящее, вызывает у Джо улыбку, и убегает прочь. Джо оборачивается, встречая нового врага, бьет его открытой ладонью, закручивая на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, тут же бьет локтем в противоположном направлении, добивает сверху трубой и слышит звон металла по металлической голове.