Ангелы на кончике иглы
Шрифт:
– Катукова? Да вы что, Яков Маркыч! Цензура не пропустит. Он же психически больной после автомобильной катастрофы. Знаете, какую ему должность придумали? Военный инспектор – советник группы генеральных инспекторов Министерства обороны. Веселая компания выживших из ума маршалов.
Раппопорту пришлось подготовить другие воспоминания. Но 23 февраля утром дверь открылась, и перед Яковом Марковичем предстал офицер. Он отдал честь, щелкнув каблуками, и гаркнул:
– Сейчас к вам войдет маршал бронетанковых войск Катуков.
И офицер встал по стойке смирно, приветствуя
– Это Раппопортов? – уточнил маршал у своего адъютанта.
– Так точно, – доложил офицер.
– Товарищ Раппопортов! – Катуков навалился на стол огромной грудью, увешанной орденами. – Почему не напечатана моя статья?
Стоит маршалу вынуть пистолет и выстрелить, и некому будет вечером покормить кошек, с нетерпением ожидающих возвращения Якова Марковича.
– Видите ли, – стал искать выход он. – Ваши материалы были уже подготовлены к печати, вот гранки, но…
– Что – но? – рука маршала потянулась к кобуре, или это только показалось завотделом комвос.
– Но… руководство газеты решило… что воспоминания столь интересны, что… их оставили на день Победы, девятое мая. Это же еще почетнее!
– Ладно. Но учтите: если девятого мая статьи не будет, я введу сюда танки!
Маршал повернулся через левое плечо и, печатая шаг, вышел в сопровождении адъютанта…
– Как думаешь, Тавров, будет он жаловаться? – спросил теперь Макарцев, не получив ответа.
– До девятого мая не будет. Я же пообещал.
– Вот и правильно. А там видно будет…
Игорь Иванович опять замолчал и подумал, что Яков Маркович истолкует это молчание не иначе как дань бюрократической привычке. Подчиненный чувствует унижение, ждет, что ты будешь его прорабатывать или дашь поручение, которое и давать-то противно, а уж делать – просто тошнота. И редактор решил похвалить, сказать приятное.
– Ты не обратил внимания: у нас в редакции распространилась необязательность? Говорим «сделаю», тут же забываем. Распоряжения спускаются на тормозах, поручения не выполняются, сроки срывают, это уж как факт! Прямо болезнь! Единственный деловой человек с чувством ответственности, умеющий работать оперативно, – это Тавров.
Раппопорт медленно перевел взгляд со стены на редактора.
– Ты что, собираешься меня уволить?
– С чего ты взял?
– Тогда у тебя личные неприятности. Чего бы тебе иначе самому звонить мне по телефону да извиняться, что оторвал.
– Телепат ты, Яков Маркыч!
– Я просто апартаид…
– То есть?
– Партийный еврей.
– Жаль, что я понимаю только по-русски…
– Чепуха! Разве мы выпускаем газету на русском языке?
– А на каком?
– На партийном. Говори дело, не тяни…
Опять Игорь Иванович заколебался. Ну почему он меня так презирает, ведь я же ему делал только хорошее! Он очень изменился. Был журналистом первоклассным, умел живо подать любую скучную, но важную для руководства тему. Он был интересным собеседником, Макарцев до сих пор помнил рассказы о лагерях, в которых Раппопорту пришлось, к сожалению, посидеть. Но постепенно юмор его становился все более желчным, а журналистский
Макарцеву приходила мысль: а не избавиться ли от греха подальше от Таврова? Но хваля его за деловитость, редактор не кривил душой. Макарцев знал: когда выдвигается какой-нибудь вопрос на партбюро, Тавров, не колеблясь, поддерживает линию редактора, в отличие от тех журналистов, которым ничего не стоит уволиться. Больше того, именно благодаря циничности он безотказен. Что в нем еще оставалось, так это порядочность в том конкретном преломлении, из-за которого и решил он получить совет именно Раппопорта.
– Яков Маркыч, хочу посоветоваться под партийное слово, что между нами…
Раппопорт и бровью не повел. Он продолжал смотреть мимо, в неизвестную точку на стене. Макарцев тоже туда глянул, но ничего не увидел.
– Чего молчишь? Даешь слово?
Плечи Таврова чуть поднялись вверх и опустились.
– Зачем? А дав, я не могу также продать тебя? Решил – говори. Раздумал – я уйду.
– Нет, все-таки дай слово коммуниста!
– Ладно, – Яков Маркович причмокнул губами. – Возьми.
Отступать было поздно, и Макарцев подробно изложил ему историю с серой папкой и свои подозрения.
– И все?
Опять возникла нелепая пауза.
– Что же, не считаешь это серьезным?
Раппопорт немного посопел.
– Ну откуда я знаю, – наконец выдавил он, – серьезно это или нет? Спроси там! Или боишься?
– Там, там! А если бы тебе подложили?
– Мне? Смотря что! Дай-ка взглянуть.
Поколебавшись, Игорь Иванович открыл сейф и вытащил папку. Яков Маркович раскрыл ее на коленях, бегло глянул на заглавие, отогнул большим пальцем первую страницу, прочитал имена Джиласа, Оруэлла, Солженицына. Макарцев смотрел на него и терпеливо ждал. Лицо Раппопорта ничего не выражало. Он перелистал еще с полсотни страниц и снова углубился в текст. Засопел, хмыкнул.
– Что там?
– М-м-м, – помычав, Тавров вдруг прочитал вслух: «Кто скажет мне, до чего может дойти общество, в основе которого нет человеческого достоинства?»
– Видишь? – воскликнул Макарцев. – А я тебе что говорил?!
Яков Маркович захлопнул папку, аккуратно связал тесемочки и протянул назад.
– Ты ее тоже держал?
– Нет! – отрезал Тавров. – За слово «держал», которое можно истолковать как «хранение», – до семи лет.
– Знаю!
– А за слово «тоже» добавят нам с тобой строгий режим – групповое дело. И еще по рогам – пять.