Ангелы на кончике иглы
Шрифт:
– Вот что, Шатен! Другие бы, менее принципиальные люди, с вами крутили, я скажу откровенно. Все то, что мы печатаем в газете, – это дерьмо. То, что вы написали, – тоже. Но это не то дерьмо, которое мы печатаем!
– Позвольте!
– Не позволю! Чтобы вы начали почин, у меня лично возражений нет. Но валяйте в другой области! Мы пишем только о героическом настоящем и светлом будущем. И никаких покойников!
Обиженный автор взял со стола статью, сунул ее в портфель и ушел не простившись. Посетители не давали Таврову вздохнуть. Вокруг стола уже сидели трое круглолицых молодых людей и,
– Что угодно, молодые люди?
– Ваша газета, – начал без предисловий тот парень, что был в сером, – должна осветить один вопрос. Когда вы можете это сделать?
– А вы, собственно, откуда?
– Мы из ЦК комсомола…
– Так у вас, коллеги, есть своя газета! И ей нужны молодые авторы!
– Свою газету мы уже подключили, – сказал молодой человек в сером. – Если надо, надавим.
– Давить не надо, я не клоп. А в чем, собственно, дело?
– Вы, конечно, знаете, что альпинизм – спорт мужественных.
– Как же! Видел по телевизору.
– Однако восхождения проводятся без высоких целей. Вернее, просто с целью покорять вершины.
– Верно! – согласился Раппопорт. – И вы?…
– Мы организуем восхождение в честь столетия Владимира Ильича. Группа комсомольцев во главе с мастером спорта Степановым понесет на вершину пика Коммунизма бюст Ленина и там его установит. Навечно. Я политрук группы. Мы хотели бы, чтобы ваша газета регулярно рассказывала читателям о подготовке беспримерного похода.
– А бюст тяжелый?
– Скажи, Степанов! – приказал политрук.
– Двадцать четыре и семь десятых килограмма…
– А вы, политрук, тоже понесете свой бюст?
– Нет, по плану я буду координировать штурм с базы.
– Понял! Кто же понесет?
– Степанов.
– А остальные?
– Мы – ответственные организаторы восхождения, – объяснил политрук, – занимаемся пропагандой мероприятия. Ведь поход высшей категории трудности! Ну, а политическое значение…
– Все ясно! – засопел Раппопорт. – Я приветствую ваше начинание, молодые люди! Только давайте, ребятки, договоримся так. Я уже целиком на вашей стороне. А вдруг не донесете бюст? Ну зачем вам вляпываться? Я уверен, что все будет в порядке. Донесете – немедленно сообщим… Даю слово советского газетчика!
Не ожидая, пока трое найдутся, что возразить, он поднялся и начал всем им сердечно трясти руки.
– Желаю успеха! Хорошее дело задумал комсомол! Подумать только: двадцать четыре и семь десятых килограмма, а?…
Похлопывая альпинистов по плечам, он вытолкнул их за дверь.
– Слыхал, Яков Маркыч? – спросил, пробегая мимо, редактор отдела промышленности Алексеев. – У Макарцева инфаркт!
– Шутишь!
– Упал, выходя из ЦК. Но влез обратно на четвереньках. Железная воля! Вот так, живешь-живешь и не ведаешь, где прихватит…
Весть о главном с быстротой электричества распространилась по редакции. Из отделов сотрудники повалили в коридоры узнать подробности. У каждого нашлись информация, предположения, опасения за будущее. Впрочем, именно информации было недостаточно. Кто уже слышал кое-что, от многократного
– За ответственность приходится платить здоровьем, – философски изрек Алексеев. – Страна даром денег не платит.
– При чем тут ответственность? Да ему, небось, влепили за «Королеву шантеклера», и он с катушек долой, – говорил фотокор Саша Какабадзе. – Помните звонок? Критическую рецензию дали, а худощавому товарищу фильм понравился… Разве редактор мог такое предположить?
– Что понравилось-то?
– Да там у героини груди большие, в его вкусе.
– В его бывшем вкусе, – холодно уточнил Ивлев, спецкор секретариата.
– Потише, Славик, – осадил его Яков Маркович и оглянулся. – Понравились не груди, а то, что режиссер – испанский коммунист.
– А по-моему, – сказал замответсекретаря Езиков, – Макарцев сам виноват. Все смягчал: и нашим, и вашим. Буфера между вагонами часто летят – на них нагрузка большая…
Раппопорт слушал. Он вообще не любил говорить для такого большого количества ушей. Он оглядывал стоящих. Кто мог подложить папку? Кто довел хорошего человека до инфаркта?
– Сам, говоришь, виноват? – Раппопорт приблизился к Езикову. – И в чем же ты его обвиняешь? В мягкости?
– Не обвиняю я его! – отступил Езиков. – Какая там мягкость? Смешно!
– Тебе смешно, – вмешалась в разговор машинистка Светлозерская. – У тебя ее нет и никогда не будет. А Макарцев – мужик хоть куда! Он не виноват, что не получалось.
– Чего не получалось? – уточнил Езиков.
– Ничего! Помните историю со столовой?
– Как же! – сказал Какабадзе. – Я сам принимал участие в рейде от комитета комсомола.
Однажды Макарцев спросил на планерке, почему нет Алексеева. «Он отравился, – ответили ему, – что-то съел в редакционной столовке». Днем Макарцев сам спустился в столовую. Он постоял в очереди с подносом, сел за столик, понюхал первое, отставил его в сторону, ковырнул котлету вилкой. Его чуть не стошнило, а ведь он обязан беречь себя для партии. Он вызвал Кашина.
– Черт знает что! Почему так невкусно?
– Воруют, видимо, – предположил Кашин.
– Что ж мы молчим? А еще журналисты! Чего требовать от других, когда у себя наладить не можем?
– Вы – главный редактор, Игорь Иваныч. Можете попробовать.
– И пробовать не стану! Просто возьму и сделаю!
Редактор позвонил по вертушке начальнику ОБХСС города. В тот же день у выхода из редакции «Трудовой правды» появился корректный молодой человек, скромно одетый. Каждую женщину, спускавшуюся по лестнице с тяжелой сумкой, он вежливо спрашивал:
– Простите, вы не в столовой работаете?
Она не отрицала, и он просил ее пройти в соседнюю комнату. Там дежурили возле весов двое сотрудников милиции и представители народного контроля. Они вынимали из сумок украденные продукты, взвешивали и составляли акты. На следующий день коллектив столовой был полностью, от судомоек до директора, заменен, и сотрудники редакции ходили обедать по два и по три раза, до того было чисто и вкусно. Через день суп стал менее вкусным, через два – второе. Через неделю все стало по-старому. Макарцев ездил в цековскую столовую и к этому вопросу больше не возвращался.