Ангелы не плачут
Шрифт:
Они устало лежали на полу и курили, стряхивая пепел в пепельницу, стоявшую между ними.
— Я не хотел этого, — сказал он.
— Только избавь меня от этих глупых сожалений, — поморщилась она. — Детство какое-то, ей-богу.
— Ты не скажешь… ей?
— Слушай, — Оксана порывисто обернулась к нему, — ты действительно такой дурак или прикидываешься?
— Я просто не хочу, чтобы она знала, — упрямо повторил он.
— А что будет, если она узнает? Вены себе вскроет? Или отравится? Что? Так вот, милый мой, открою
— Что? — приподнялся Юра на локте.
— Что слышал. Это ее пациентик. С одной ногой и с одной рукой. Страшненький, но молоденький. Солдатик из Чечни.
— Он инвалид?
— Инвалиднее некуда. Пожалела она его, наверное, дурочка. Только мы, русские бабы, так пожалеть можем. Жалость нам вашу любовь заменяет. И это единственное настоящее чувство, которое вам, мужикам, неведомо.
— Я не верю. Ты специально это говоришь.
— Не веришь, и не надо. Можешь сам в Химки съездить и проверить. Она туда и после работы бежит, и в выходные пропадает. Помешанная какая-то. Столько кругом здоровых мужиков, а она…
Юра глубоко затягивался сигаретой, глядя в потолок.
— Слушай, Юрик, — сказала она спустя какое-то время, — возьми меня замуж.
— А как же твой женатик? Что, разводиться с женой не хочет? — спросил он иронично.
— У его жены оказалось полно доброжелателей, вот они и сообщили ей обо мне. Его благоверная приперлась в госпиталь и устроила мне скандал, — засмеялась Оксана. — Господи, как же она визжала! Наверное, придется теперь увольняться. Очень мне интересно у себя за спиной шушуканья слышать. Так как, возьмешь?
— Нет, — покачал Юра головой.
— Почему? — притворно удивилась она, поворачиваясь к нему.
— Не хочу.
— Ну, аппетит, знаешь ли, приходит во время еды. Или ты действительно настолько запал на Галочку, что уже ничего вокруг себя не видишь? Мы же, что называется, два сапога пара, Юрик. Нам не надо притворяться. Ты знаешь все обо мне, я знаю о тебе.
— Ты ничего обо мне не знаешь.
— Знаю, мой хороший, знаю. Как ты порно снимал, знаю. Как кололся, знаю. Как тебя из университета поперли, знаю. Как от армии за границу сбежал, пока папаша твой кому надо в лапу не сунул…
Он схватил ее за подбородок и заглянул в глаза. Оксане показалось, что в его зрачках пылали два уголька.
— Откуда? — прошипел Юра.
— Слухи, Юрочка. Ты не представляешь, сколько всего можно услышать в женском туалете от этих богатеньких стервочек, с которыми ты якшаешься. И именно потому, что для большинства людей ты такой правильный, такой положительный, а на самом деле обычный похотливый самец, я тебя обожаю. Я стану женой, от которой ничего не надо скрывать. Я вся твоя. Как личный дневник. Как друг, которому можно доверить все свои тайны…
Он порывисто встал и начал одеваться.
— Мне пора.
— Мы увидимся? — сладко проворковала она.
— Не знаю… Не думаю.
— А я думаю, что увидимся.
— Ксана, заткнись, прошу тебя.
— Твое раздражение означает лишь одно — я права. Но можешь не беспокоиться на мой счет. Бегать за тобой я не собираюсь.
Она подошла к нему, соблазнительно нагая, с откровенно бесстыдной улыбкой, прижалась к его спине, забралась рукой в ширинку брюк, которые он уже успел надеть.
— Может быть, ты сейчас уйдешь, но все равно вернешься.
— И не надейся, — поговорил он, освобождаясь от ее рук и заправляя порванную рубашку.
— Ну и катись! Катись, давай! — с неожиданной злостью воскликнула она, швыряя ему пиджак. — Можешь мотать на все четыре стороны, придурок! Нужен ты мне больно.
В глубине квартиры хлопнула дверь.
Минуту посидев в тишине, Оксана встала, сладко потянулась и подошла к окну.
Москва плавала в сизой, слякотной, простудной дымке, от которой можно было спастись разве что под горячим душем.
Мысль о душе понравилась Оксане. Но перед тем как пойти туда, она сняла телефонную трубку и набрала номер.
— Алло, а Сергей Адамович дома? Кто спрашивает? Его любовница. Скажите ему, Верочка, пусть заберет свои вонючие носки и бритву. Мне чужого не надо… Что? Куда мне пойти? Благодарю, я там уже была. И вам советую.
Она положила со смехом трубку и пошла в ванную.
«Я знаю, где она. Знаю, что с ней. Я знаю о ней все», — звучали в голове Гали слова Николая. И это было несправедливо. Чужой человек знал о ее матери, а она нет.
Сознание этого заставило Галю войти в комнату бабушки. Зоя Даниловна уехала на посиделки к своей подруге на другой конец города и должна была вернуться только вечером, так что неожиданного возвращения опасаться было нечего.
Галя подошла к старому, потемневшему от времени комоду, укрытому кружевной салфеткой и уставленному фарфоровыми безделушками. В детстве Галя что только ни делала, чтобы бабушка дала поиграть с этими крохотными пастушками, лошадками и соблазнительно улыбавшимися кавалерами, обнимавшими барышень-хохотушек. Но бабушка была непреклонна — яркие фарфоровые существа оставались недосягаемыми.
Теперь Гале они были не нужны. Но их вид будил воспоминания детства, что-то далекое и забытое, вызывавшее всякий раз трепет.
Галя осмотрела комод. Все ящики были закрыты, но найти ключ не составило труда. Он лежал в большой шкатулке с нитками. Отперев нижний ящик, она увидела ровные пачки писем и открыток. Бабушка никогда и ничего не выбрасывала. Даже проездные талоны и чеки из магазинов она складывала в какие-то коробки и не позволяла выбрасывать. Каждая бумажная мелочь была для нее как священная реликвия. Возможно, она просто хотела остановить время, сохранить его в каждой мелочи, в каждой незначительной детали.