Ангелы опустошения (Книга 2, часть 2)

Керуак Джек

У-ух.

42

А между тем в Нью-Йорке, фактически, Ирвин и Рафаэль и Рут Хипер позировали для зловещих фоток на квартире у Рут где Ирвин был в глухом черном свитере, Рафаэль в злобном чепчике (очевидно ухаживая за Рут) а сама Рут в своей пижаме.

Рафаэль постоянно флиртовал с моими девчонками. К несчастью мой па так никогда и не познакомился с ним.

Из поезда на пути в Нью-Йорк я видел беременную женщину толкавшую детскую коляску перед кладбищем.

(Вот так яблочко).

Первым под руку когда я распаковывал вещи в спальне у Рут Хипер мне попался Журнал Лайф собирался снять нас всех в печатной и рамочной лавочке Жерара Роуза в Гринвич-Виллидж, что было устроено Ирвином. Жерару Роузу я никогда не нравился и вся эта затея

ему тоже была абсолютно не по душе. Жерар был оригинальным отрешенным подземным которого так всё затрахало, таким безразличным, однако таким симпатичным как Жерар Филлип, однако таким опущенным, таким скучающим, что когда Хаббард познакомился с ним то сказал мне так заметив по поводу Жерара: -- "Я могу себе представить как мы с Жераром сидим в баре и тут в Нью-Йорк вторгаются Монголы -- Жерар склоняет голову себе на руку произнося "Татары Везде"." Но мне Жерар нравится разумеется и когда я наконец опубликовал свою книгу той Осенью он завопил: "Хо хо! Повеса Бит Поколения? Хочешь мерседес купить?" (как будто я мог себе это позволить тогда или теперь.)

Поэтому ради лайфовских фотографов я надрался, вторчал, причесался и заставил их снять меня стоящим на голове: "Расскажите всем что так не нужны никакие доктора!" Те даже не улыбнулись. Они сделали и другие снимки Рафаэля и Ирвина и Саймона и меня сидящих на полу, взяли у нас интервью и сделали заметки, ушли пригласив нас на вечеринку, и так никогда и не напечатали ни картинок ни статьи. Есть поговорка в этих кругах что пол кабинета ответсека Журнала Лайф на фут завален "Потерянными Лицами", или "Лицами с Пола Ответсека". Этому не суждено было погубить мою потенциальность как художника, писателя, но было ужасной растратой энергии и в каком-то смысле скверной шуткой.

Между тем мы отправились на указанную вечеринку и услыхали как человек в костюме от Братьев Брукс сказал: "Кто хочет быть кайфоломщиком в конце концов?" Как только мы услышали слово "кайфоломщик" мы тут же свалили, что-то как-то тут не так, будто вожатый в летнем лагере перднул.

43

Да, это было только начало. Но все по-прежнему было ужасно смешно в те дни, как Рафаэль рисовал половой краской фреску на стене бара на углу 14-й Улицы и 8-й Авеню, за деньги, а владельцами бара были здоровые итальянские гангстеры с пушками. Они стояли вокруг в просторных костюмах пока Рафаэль рисовал на стенке огромных монахов. "Чем больше смотрю тем больше мне нравится," сказал один бандюга, срываясь к телефону когда тот зазвонил, принимая ставку и засовывая бумажку себе в шляпу. Бандюга-бармен был не так сильно уверен:

"Ну не знаю, мне кажется Рафаэль сам не знает чего хочет."

Рафаэль вихрем разворачивается с кистью в руках, на другой руке указательный палец к большому как итальянец, "Ссушайте парни? Вы ни черта не смыслите в красоте! Вы все кучка крутых бандитов откуда вам знать в чем сокрыта красота? Красота сокрыта в Рафаэле!"

"Почему это красота сокрыта в Рафаэле?" спрашивают они несколько обеспокоенно, почесывая подмышки, сдвигая на затылки шляпы, отвечая на звонки и принимая еще ставки.

Я сидел там с пивом и не знал что произойдет. Но Рафаэль орал на них: я вдруг понял что из него вышел бы самый прекрасный и убедительный бандит в Нью-Йорке или даже во всей Мафии. "Эх! Всю свою жизнь лопаете леденцы на Кенмэр-Стрит а потом когда подрастаете то не приносите с собой никакой леденцовой красоты. Взгляните на эту картину! Это ж красота!"

"А я на ней есть?" спрашивает бармен, Рокко, с ангельским взглядом снизу вверх на фреску чтоб рассмешить остальных бандитов.

"Конечно есть, ты монах в конце, черный монах -- Тебе нужны только белые волосы!" вопит Рафаэль окуная свою кисть в ведерко с белой краской и неожиданно малюя громадные белые водопады вокруг головы черного монаха.

"Эй!" вскрикивает Рокко всерьез изумленный. "У меня нету белых волос и даже длинных белых волос нету?"

"Теперь есть потому что я так произнес, я объявил тебя Красивыми Волосами!" и Рафаэль ляпает еще больше белого по всей

росписи, на самом деле портя ее поскольку все смеются а он ухмыляется своей тонкой рафаэлевой усмешкой как будто у него в горле полно хохота который он не хочет выпускать наружу. И вот тогда-то я действительно полюбил его потому что он не боялся никаких бандитов, фактически он сам был бандитом и бандиты это знали. Когда мы спешим из бара обратно на хату к Рут поужинать спагетти Рафаэль говорит мне сердито: "Ах, я наверное брошу поэтическую фигню. Она ничего мне не дает. Я хочу голубков на коньке своей крыши и виллу на Капри или на Крите. Я не хочу разговаривать с этими обдолбанными шулерами и громилами, я хочу встречаться с графьями и принцессами."

"Тебе ров нужен?"

"Мне нужен ров в форме сердца как у Дали -- Когда я встречусь с Кёрком Дугласом я не хочу перед ним извиняться." А у Рут он сразу пускается в дела и варит консервированных моллюсков в бачке с маслом, одновременно варя спагетти, и выливая все это, перемешивает, делает салат, зажигает свечу, и у нас у всех получается совершенный Итальянский Ужин со Спагетти и Моллюсками и с хохотом. Врываются певцы из авангардной оперы и начинают распевать прекрасные песни из Блоу и Пёрселла вместе с Рут Эриксон но Рафаэль мне говорит: "Что это за придурки" (почти что "пидурки") -- "Гриппозники, чувак". Ему хочется поцеловать Рут Хипер но тут я поэтому он вылетает найти себе девчонку в баре на Минетта-Лейн, смешанный бар для цветных и белых уже закрыт.

А на следующий день Ирвин укатывает нас с Саймоном и Рафаэлем на автобусе в Резерфорд Нью-Джерси на встречу с Уильямом Карлосом Уильямсом старым великим поэтом Америки XX Века. Уильямс всю свою жизнь районный врач, его кабинет по-прежнему там где он осматривал больных 40 лет и добывал свой материал для тонких Томас-Хардиевских стихов. Он сидит там глядя в окно пока мы все читаем ему свои поэмы и прозу. Ему на самом деле скучно. А кому б не было в 72? Он все так же худ и моложав и величественен, однако, и под конец спускается в погреб и выносит оттуда бутылку вина приободрить нас всех. Он говорит мне: "Продолжай писать вот так же". Ему очень понравились стихи Саймона и позже он пишет в рецензии что Саймон действительно самый интересный новый поэт в Америке (Саймон склонен писать строки вроде, "Проливает ли пожарный кран столько же слез сколько я?" или "У меня красная звезда на сигарете") -- Но конечно же Д-р Уильямс любит Ирвина из соседнего Патерсона Нью-Джерси больше всех из-за его громадной, в некотором роде неподвластной критике воющей в целом одинаковости великости (как Диззи Гиллеспи на трубе, Диззи кончает волнами мысли, а не фразами) -- Пусть Ирвин или Диззи разогреваются и стены падают, по крайней мере стены вашей ушной веранды -- Ирвин пишет о слезах с громким слезным стоном, Д-р Уильямс достаточно стар для того чтобы понять -На самом деле исторический случай и наконец мы обдолбанные поэты просим у него последнего совета, он встает глядя сквозь муслиновые шторки своей гостиной на нью-джерсийское дорожное движение снаружи и говорит:

"Там полно всякой сволочи."

Я недоумеваю по этому поводу с тех самых пор.

А я провел большую часть времени за беседой с очаровательной женой доктора, 65, которая рассказывала каким Билл был симпатичным в молодые годы.

Но тут к вам мужчина.

44

Отец Ирвина Гардена Гарри Гарден заезжает домой к Д-ру Уильямсу отвезти нас домой, в его собственный дом в Патерсоне где нас ждет ужин и большой разговор о поэзии -- Гарри сам поэт (появляется на редакционной странице Таймс и Трибьюн несколько раз в год с идеально срифмованными стихами о любви и печали) -- Но у него есть конек, хохмы и как только он входит в дом Д-ра Уильямса так сразу говорит "Винцо попиваете, а? Когда стакан у тебя постоянно пуст вот тогда тянешь по-настоящему" -- "Ха ха ха" -- Довольно-таки недурная хохма, даже, но Ирвин смотрит на меня оцепенев будто это какая-то невозможная в обществе сцена из Достоевского. "А ничего так себе купить галстук вручную расписанный пятнами подливки?"