Английская ложь
Шрифт:
— Нам нужно спешить к старейшине семьи Шаппелия, там достаточно сильная энергия, я смогу провести обряд...
После пощечины Фламиргус повернул на неё голову: его глаза были полностью черными.
— Я не узнаю тебя... — Королева сделала шаг назад, из её носа пошла кровь.
— Ты больше не сдержишь меня... — воздух вокруг стал тяжёлым и Александрия начала чувствовать сдавливание в груди.
— Это не ты... — осознав всё промолвила она, держась за горло. — Я ни за что не выпущу тебя отсюда живым...
Эгберт был наверху, спрятавшись на антресоли: он держал в руках огниво, пока его голова
— Думаешь, что, взорвав всё вокруг — сможешь убить меня?
— Я верю в вас, вы справитесь... — Александрия опиралась на трон и тяжело вздыхая представила в своих глазах счастье её дочери и Алисы.
Она гордо выпрямилась; слезы медленно текли по её щекам; лучи холодного, лунного света падали на неё и не в силах больше сдерживать его — закрыла глаза...
«Величайшая сила в истории не измеряется армией или знаниями: она сокрыта в каждом из нас и есть начало всему, ради чего мы живем и сражаемся. Каждый раз, пользуясь этой силой, мы чем-то жертвуем ради будущего блага — ибо мы верим...»
— Мисс Розария! Старейшина уже ожидает вас. Я попрошу Александрию принести цветы для обряда, — говорила Изольда только прибывшей Розарии и её прабабушке.
— Стой! Розария! — держа младенца в руках, прабабушка окликнула её. — Я должна рассказать тебе о последствиях.
— Мне плевать на них! я всего лишь хочу спасти своего ребенка!
— Ты не сможешь любить его, Розария!
«Обряд чужого дитя» — ритуал способный излечить младенца ценой любви его матери. После свершения обряда, родитель теряет все теплые чувства к своему ребенку, взамен на его жизнь. Любая попытка пробудить в нём ощущение любви или излишне долгие касания будут сжигать их тела, а в последствии это может сказаться и на других её детях....
Костёр, длинные языки пламени. Они прошли к величественному священному древу с сиреневыми листьями. Розария положила младенца на лежанку, собранную из листьев. Стебли сразу же начали расти по его телу, а пламя вокруг вспыхнуло и поднялось ввысь. Прабабушка и старейшина деревни вместе с членами семьи Шаппелия начали хором произносить слова, наделяя их силой. Младенец начал плакать, а Розария упала на колени от чувства жжения в груди. Огонь вокруг закружился и сформировался в единую колообразную форму над младенцем. Яркий свет в глазах ребенка: единственное в его жизни мгновенье тепла — Любовь его матери в виде огненного кола, вонзенного ему в сердце. Розария поднялась и закрыла лицо руками. Она не испытывала ничего. Не слез ни сожалений: она теперь не испытывала любви к своему дитя — это чувство убивало её изнутри.
— Я буду любить его теми же воспоминаниями, в которых я была счастлива... — она подошла к своему ребенку и взяла его на руки, уже укутанного в одеяло старейшиной.
Розария смотрела на него и понимала, что отныне, он ей будто чужой. Воспоминания, которым нет и дня — единственное, что у неё осталось. Тело младенца начало покрываться ожогами, а Розария снова испытала сильную боль в груди. Старейшина тут же отобрал у неё дитя.
— Принесите воду! Нужно охладить их! — Александрия подбежала и обняла Розарию. Её тело горело и опаляло ткань одежды.
— Это невозможно пережить... — она крепко обнимала мучающуюся
Спустя несколько минут, как их остудили, она подошла к своей прабабушке, которая держала и убаюкивала её ребенка.
— Я хочу дать ему имя, — тихим голосом произнесла она и прикоснулась к его лбу. — Тебя будут звать Фламиргус. На языке моего дедушки это значит — пылающий...
— Эгберт! — прокричала Александрия, схватившись руками за клинок, проткнувший её насквозь.
Брошенное огниво. Вспыхнувшее пламя...
Стук копыт. Крики и паника горожан вдалеке. Стражи не видно. Огромный столб огня, нависший над столицей.
— Мы не успели...
Огонь отражался в глазах Амелии. Её сердце замерло от страха. Они ехали по вымощенной дороге вблизи города. Крей положил руку на её плечо.
— Вперед...
Таверна Джессики: она сидела возле кровати с мокрой тряпкой и протирала лоб раствором из волчьего цветка одной девушке. Бледная и худая, она медленно восстанавливалась от ранения.
— Где вся стража?! — ругался Олливер, посматривая в окно и цыкая.
— Королева приказала им отступить с горожанами. Она решила пожертвовать собой ради тех, кто бы умер зазря, сражаясь с силами им не равными.
— А вот они так не думают... — Олливер возразил ей.
Десятки серебряных рыцарей твердо и решительно ступали ко дворцу под предводительством Калеба Дан Адрийского, держа штандарт Королевской семьи.
— Я же говорил вам, что у меня свои глаза и уши, Королева...
«Приказы ничего не значат перед совестью и желанием людей сделать благое дело...»
— Аннет скоро проснётся, я это чувствую...
Эгберт спрыгнул с Антресоли и издал громкий рык, услышанный стражей.
— Отпусти мою дочь!
— Старый волчонок наконец вспомнил кто он есть... Стража вперед!
– прокричал Калеб
Фламиргус со всех сил отшвырнул Александрию в стену и бросился на Эгберта.
— Папа... — её руки были в крови от глубокой раны.
Она из последних сил открыла глаза и попыталась остановить разъяренного убийцу: её тело покрылось сиреневыми сплетениями, а кожа стала серой: её жизнь иссякала. Фламиргус упал на колени, а после Эгберт впился в его грудь когтями и начал рвать ему плот, ударяя и швыряя об стену, затем кинув в огонь на обугленные деревянные столбы. Стража зашла во дворец и незамедлительно направилась к лежащей на полу среди огня и обломков Королеве.
— Оцепить территорию! Спасти её Величество и его Высочество Эгберта!
Стража с трудом помогла Королева подняться. Её отец стоял рядом с лежащим телом Фламиргуса, как пальцы слегка дрогнули... В эту же секунду, Фламиргус на огромной скорости схватил Эгберта за горло и вбил его об стену — от такого удара стена разбилась на куски, оставив огромную вмятину. Стража рядом попыталась освободить его, но Фламиргус посмотрел в их сторону... они как вкопанные замерли на месте не в силах пошевелиться — сны и иллюзии. Та же сила, что и у Лоренса: неудивительно, они ведь родные братья... Прижатый к стене Эгберт брыкался, пытаясь освободиться. В глазах потемнело, почувствовав, что он сжал его горло ещё сильнее — он в последний раз взглянул в сторону своей дочери.