Английские бунтари
Шрифт:
Хотя Карл I номинально считался пленником парламента, ему было позволено не только сохранить свой двор, но даже вести официальные переговоры со всеми заинтересованными сторонами — пресвитерианами, индепендентами и шотландцами. Объясняется это прежде всего тем, что, по английским законам, правление страной осуществлялось совместно королем, палатой лордов и палатой общин. Без короля правительство не могло считаться законным. Более того, теперь его возвращения на трон желали и пресвитериане, и индепенденты: первые в надежде, что реальная власть все равно будет принадлежать представителям купечества и зажиточных горожан, которые благодаря своему богатству смогли в условиях ограниченного избирательного права попасть в парламент, вторые — стремясь к созданию ограниченной конституционной монархии со свободой совести для всех протестантов.
Требования о принятии парламентом законов, направленных на
Сложилась довольно запутанная ситуация, когда “правых” в палате общин поддерживала “левая” армия, находившаяся под сильным влиянием левеллеров, в то время как король в свою очередь всеми силами стремился использовать их разногласия в собственных интересах, по-прежнему надеясь на иностранную интервенцию. В итоге перед парламентом возникла серьезнейшая проблема — как избавиться от армии, ставшей реальной угрозой проводимой им политике? В конечном итоге было принято следующее решение: большую часть армии послать на подавление ирландского восстания, а остальных — разоружить, за исключением небольшого отряда драгун, сохраненного для поддержания “закона и порядка”.
Однако претворить этот план в жизнь оказалось далеко не просто. Расплатившись с шотландцами и отправив их домой, правительство уже не имело средств (или скорее желания) для оплаты собственной армии: пехотинцы не получали своих законных 8 пенсов в день в течение 43 недель, а кавалеристы (им полагалось в день 2 шиллинга) — в течение 18 недель. Более того, парламент отказался удовлетворить требование армии о выплате пособий всем получившим увечья на поле боя и пенсий вдовам погибших.
В отсутствие сказавшегося больным сэра Фэрфакса группа избранных офицеров встретилась с представителями парламента и вручила им петицию, в которой ультимативно заявлялось, что армия не намерена даже обсуждать какие-либо вопросы, до тех пор пока ей полностью не выплатят задолженность по всем указанным в петиции статьям, включая компенсацию за материальный ущерб, причиненный в ходе боевых действий. Требования армии, не говоря уже об их категоричности, естественно, вызвали у парламентариев сильное недовольство. Но еще больше их возмутил тот факт, что в соборе городка Сэффрон-Уолден в графстве Эссекс, где проходила встреча с делегатами, присутствовало немало рядовых пехотинцев и кавалеристов, по формальным канонам не имевших права находиться на официальных переговорах. Пресвитериане в палате общин с негодованием отвергли петицию, заклеймив подписавших ее “врагами государства и возмутителями мира”.
Реакция армии на отказ парламента была немедленной и беспрецедентной: рядовые кавалеристы провели ряд отдельных митингов, на которых каждый полк избрал по два делегата — или, как их тогда называли, “агитатора”, — уполномочив их представлять интересы армии, подготовить перечень претензий и после обсуждения в полках предъявить его парламенту.
Оглашение перечня в палате общин произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Когда же шок прошел, палата поручила Кромвелю незамедлительно восстановить в армии должную дисциплину и примерно наказать бунтовщиков. Однако по прибытии в Сэффрон-Уолден, где была расквартирована армия, Кромвель неожиданно для всех принял ее сторону. Он безоговорочно признал систему выборных агитаторов и принял активное участие в создании на ее основе Совета армии, куда входили и представители офицеров. В армии воцарился принципиально иной дух: солдаты братались с офицерами, свободно высказывали свои мнения по таким, в частности, вопросам, как проблемы государственного устройства и структуры власти, новый
* Возникшие в России после победы Февральской революции 1917 года Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (как и самостоятельные солдатские Советы), разумеется, не имели ничего общего с кромвелевской армией “новой модели”, равно как и с ее выборными органами, отстаивавшими интересы буржуазии. Прим. ред.
Вновь избранный Совет армии прежде всего потребовал от парламента выплаты всех задолженностей и категорически отказался как разоружиться, так и отправиться подавлять ирландское восстание. Некоторые из его членов, по дошедшим до нас сведениям, даже заявляли, что ирландцы, хотя и были папистами, но по сути боролись во имя тех же целей, что и англичане — за свой народ, за свою свободу.
А вскоре агитаторы осуществили уже полностью самостоятельную акцию — похитили короля! По их прямому указанию бывший портной, а теперь младший кавалерийский офицер из полка генерала Лайфгардса корнет Джойс во главе отряда из 500 всадников явился к Карлу в Холмби-Хаус и потребовал, чтобы тот следовал за ним. “А у вас имеются на это полномочия?” — поинтересовался Карл. “Имеются, — ответил Джойс, указывая на свой отряд. — Вот они”. И королю не оставалось ничего иного, как подчиниться. Впрочем, вся эта эпопея с “похищением” была ему даже несколько приятна, поскольку, с одной стороны, относились к нему с должным почтением и соблюдением необходимого этикета, а с другой — королю доставляло явное удовольствие видеть, что в стане врагов начинается раскол. К тому же, насколько ему было известно, Кромвель, ставший фактическим представителем армии в парламенте и, наоборот, голосом парламента в армии, отнюдь не собирался прекращать с ним переговоры о будущем политическом устройстве страны.
Наибольшей популярностью среди мыслящих воинов обновленной армии пользовалась философская концепция левеллеров, образно названная “нормандское ярмо”. В ней утверждалось, что в старой доброй Англии все было прекрасно до 1066 г ., когда страну захватил нормандский герцог Вильгельм Завоеватель. Он изгнал с земли коренных англичан и отдал ее во владение своим нормандским приспешникам, которые впоследствии составили основу национальной аристократии и закабалили трудовой народ. Теперь же, призывали левеллеры, настало время, когда истинные англичане должны сбросить нормандское ярмо и вернуть себе английскую землю, отобрав ее у наследных узурпаторов. Подобное сочетание классового самосознания и националистических чувств не могло не найти живейшего отклика у множества простых солдат, в душе которых естественное стремление к республиканскому правлению уже рождало понимание ненужности и даже вредности монархии для создания нового справедливого общества.
Прежде всего по этой причине, да к тому же не очень доверяя переговорам высшего командования с Карлом, армия в полном составе (21 тыс. пехотинцев и кавалеристов) двинулась в Нью-Маркет на встречу с представителями парламента. Там ее ожидала последняя новость: если армия будет распущена, палата общин готова выплатить ей все требуемые задолженности. Это предложение было поставлено на голосование отдельно в каждом полку и… единодушно отвергнуто. Солдаты, несмотря на огромную тягу к родному дому, к своим фермам и мастерским, заявили, что они не профессионалы и не наемники, а англичане, взявшиеся за оружие и пролившие свою кровь во имя благородной цели, и посему они не сложат его до тех пор, пока не добьются честного и справедливого решения вопроса политического устройства страны. Они немедля пойдут на Лондон и очистят парламент от “прогнивших элементов”, стоявших у них на пути.
В столице это известие вызвало настоящую панику. Находившиеся у власти плутократы срочно вооружали отряды городской самообороны, в то время как реакционное большинство в парламенте лихорадочно собирало новую армию — новую армию для подавления той, которая под знаменем парламента только что выиграла войну! — и даже призывало на помощь шотландцев. За этим немедленно последовали суровые ограничения на совсем недавно завоеванные свободы: была введена усиленная цензура прессы, запрещены самозваные проповеди, начались преследования сектантов. Бывшие революционеры собственными руками развязывали контрреволюцию! Как по этому поводу не без грустной иронии заметил Мильтон: “Новый пресвитерианин — это всего лишь старый поп, только еще хуже”.