Английские духи
Шрифт:
Я с облегчением вздохнул, стал смотреть на горы и вдруг почувствовал, что они вовсе мне не нравятся.
— Низенькие, приземистые, как плохой забор. Там, за ними, наверное, пасут коров.
Минут через десять я услышал на лестнице тяжелые шаги. Сердце замерло: так не ходят по лестницам люди, разносящие веселые вести!
— Сударь! Хозяйка просит у вас германских денег. А эти деньги нам неизвестны. Стоимость их тоже неизвестна. При том же курс их…
— Уверяю вас: курс русских денег отличный. Если бы у меня были газеты, я бы
Метр учтиво, но не без тайного злорадства, поклонился и развел руками.
— Если бы отель был мой, — говорил он мне, — поверьте сударь, вы не испытали бы таких затруднений. Но я служу у людей малокультурных и ничем вам, полезным быть не могу.
«Положительно, в Оффенбурге никто полезным быть не может», — пронеслась у меня в голове мысль.
— Быть может, вы, — говорю я, — как человек культурный, разменяете мне деньги? Возьмите по рублю за марку.
— Сударь! Верьте слову, — и он вынул из жилета оловянные деньги, — вот все, что я имею. Все сбережения я в понедельник отправил своему другу Фрицу, попавшему в беду.
В голосе его и усмешке проскользнули уже явные ноты издевательства.
— Что же мне делать?
О, каким торжеством, каким ярким победным чувством блеснули глаза моего собеседника! Несмотря на двадцатый век, как тонко и неблагородно мстителен может быть человек!
— Вам придется поговорить лично с хозяйкою, — невинным тоном посоветовал мне метр.
— С хозяйкой?
Слова метра показались мне крутым кипятком.
— Да. С хозяйкой.
Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо, как задрожали руки, как в глазах пошли какие-то круги, — однако призвал на помощь бога людей путешествующих и ответил, насколько мог, спокойно:
— Отлично.
Он наслаждался и мстил за то, что я на один миг позволил себе полюбоваться его святыней!
— Будь дома хозяин, тогда, конечно, можно было бы по говорить с хозяином, — продолжал невинным тоном метр, но хозяин, к сожалению, уехал.
— В Страсбург, — сказал я.
— Да, в Страсбург, — ответил метр.
— За горохом! — скрежеща зубами, говорил я.
— Да, за горохом, — спокойно отвечал метр.
Как осужденный, я спускался по лестнице и смотрел на его спину.
«Господи! — говорил кто-то внутри меня. — Не надо бы требовать вчера эти дорогие сигары, французское вино. Ну, какой же дурак пьет на Рейне французское вино?»
Каким милым казался мне теперь оставшийся в стороне Базель! Я готов был посылать ему поцелуи. Проснулся бы я теперь поутру, погулял бы по городу, спокойно, в первой лавочке разменял бы русские деньги и ел бы прекрасный шоколад. Подумать только: лучший сорт — 40 сантимов.
Хозяйка сидела за письменным столом, хмурая и красивая, как темная ночь. Странным казалось, что она здесь, среди этих продолговатых конторских книг, каких счетов, квитанций, замысловатых чернильниц и будильников…
Я стоял перед ней, как преступник
— С вас, кажется, причитается получить по счету? — проговорил тихий, холодный голос, и на меня, не ведая ни жалости, ни гнева, взглянули два больших, спокойных глаза.
Я долго не отвечал, смотрел в эти глаза и думал: пусть меня посадят в тюрьму, пусть кормят селедкой и не дают пить, но я рад, что вижу эту прекрасную женщину, я рад, что не поехал в Базель!
— Да, сударыня, — скрывая свои мысли, проговорил я, — вам причитается получить с меня…
— Пятнадцать марок и семьдесят пфеннигов, — почтительно дополнил метр. Он так вытянул свои манжеты, что запонки, похожие на землянику, блестели, как пьяные глаза.
— У вас нет немецких денег? — продолжал тихий, холодный голос.
— Нет, сударыня.
— Вы предлагаете деньги русские?
— Да, сударыня.
В коридоре затрещал звонок, и я видел, с каким неудовольствием вышел из конторы метр.
— Вот эти?
— Да.
И опять испытующе взглянули на меня холодные, прекрасные глаза, и опять холодный, низкий голос спросил:
— Но почем мы знаем, например, что они, эти деньги, не фальшивые?
Я взял бумажку, внимательно рассмотрел ее на свет, пошуршал ею, показывая шелковистость ткани, и сказал, вкладывая в свою речь всю силу убеждения, на которую я был способен:
— Уверяю вас, сударыня, деньги не фальшивые.
Она ответила:
— Вы — человек заинтересованный и иного, конечно, сказать не можете.
— Сударыня, — заметил я, охраняя свое достоинство, — это все, что я могу сказать вам по этому поводу. Имейте в виду, что у нас в России нелегко заниматься подделкой кредитных билетов. С какой бы стати, я например, стал рисковать каторжными работами? Посудите сами.
Красавица, Катерина Корнаро, опять повертела в руках красную бумажку, опять пренебрежительно бросила ее на стол, подумала, посмотрела в окно.
Я стоял перед ней, как перед судьей, я видел, как летний свет ясной полосой переливается в ее темных, слегка золотистых волосах; я забыл свое, преступление, перестал думать о том, как жестока будет кара, — я смотрел на нее и ласково ощущал милую, шуструю мысль: «А все-таки отлично сделал, что не поехал в Базель».
Вдруг она повернулась ко мне и, как будто затрудняясь слегка, спросила:
— Вы путешествуете по делам или для удовольствия?
— А вы как полагаете, сударыня? — ответил я вопросом на вопрос.
Она замялась, слегка покраснела, и легкий румянец мягко и ласково, как нежгущий огонек, осветил ее лицо, сделал его еще моложе и прелестнее.
— Путешественники, а особенно такие, как вы, — подчеркнула она, взглянувши с легким укором, — покупают всегда много ненужных вещей, которые потом часто теряют по дороге.
— Совершенно верно, сударыня! — подтвердил я, вспоминая туфли из тюленьей кожи, забытые мною в гостинице в Кельне.