Английские юмористы XVIII века

Теккерей Уильям Мейкпис

Мне казалось еще менее вероятным, что, идя обычным путем и копируя старые рисунки, я когда-нибудь научусь делать новью, о чем я мечтал больше всего на свете. Поэтому я развивал в себе своего рода техническую память, и повторяя в уме части, из которых состоят предметы, постепенно научился сочетать их и зарисовывать карандашом. Таким образом, при всех невыгодах, которые проистекали из упомянутых мною обстоятельств, я имел над своими соперниками одно существенное преимущество, а именно - привычку, которую я тем самым рано приобрел, удерживать перед умственным взором, а не бесстрастно копировать на месте то, что я хотел изобразить.

Как только у меня появилась возможность распоряжаться своим временем, я решил заняться гравированием на меди. По этой

части я сразу нашел работу, и в скором времени фронтисписы к книгам, например, гравюры к "Гудибрасу" в двенадцатую долю листа, обратили на меня внимание публики. Но племя книготорговцев осталось таким же, как во времена моего отца... и я решил издаваться за собственный счет. Но тут мне опять-таки пришлось столкнуться с монополией торговцев гравюрами, столь же низменных и опасных для неискушенного человека, ибо едва появилась первая моя работа под названием "Вкусы города", где я высмеял царящую вокруг, глупость, как я увидел ее копии в лавке гравюр, предлагаемые за полцены, тогда как подлинные оттиски мне вернули обратно, и я вынужден был продать оригинал за ту цену, которую эти разбойники соблаговолили назначить, так как продать ее можно было только через их лавки. Вследствие этого, а также в силу других обстоятельств вплоть до тридцати лет я едва зарабатывал гравированием себе на хлеб; _но даже тогда я был аккуратен во всех платежах_.

Потом я женился и..."

(Но здесь Уильям несколько опережает события. Он "тайно обвенчался" 23 марта 1729 г. с Джейн, дочерью сэра Джеймса Торнхилла, главного придворного живописца. Некоторое время сердце сэра Джеймса и его кошелек оставались закрыты, но "вскоре и то и другое щедро раскрылось перед молодой четой". Николс и Стивенс, "Творчество Хогарта", т. I, стр. 44.)

"...начал рисовать небольшие жанровые картинки высотой от двенадцати до пятнадцати дюймов. Это было ново и несколько лот имело успех".

(Примерно в это время Хогарт снял на лето дом в Саут-Ламбете и занимался различными работами, "украшая Спринг-Гарденс в Воксхолле", и тому подобное. В 1731 году он выпустил сатирическую гравюру, направленную против Попа, основываясь на широко известном обвинении, что Поп высмеял герцога Чандосского под именем Тимона в своей поэме о Вкусе. На гравюре был изображен Берлингтон-Хаус, который Поп белит, причел! забрызгивает карету герцога Чандосского. Поп ничего не ответил и никогда ни словом не обмолвился о Хогарте.)

"Прежде чем я сделал что-либо значительное на этом пути, я питал некоторые надежды преуспеть в том, что в книгах рекламируется как "Великий стиль исторической живописи", и, не сделав еще ни одного мазка в этом великом жанре, я бросил мелкие портреты и мелкие жанровые картинки и, посмеиваясь над собственным рвением, взялся за исторические сюжеты, после чего над огромной лестницей больницы святого Варфоломея изобразил два библейских сюжета: "Купальню в Вифезде" и "Доброго самаритянина" с фигурами высотой в семь футов... Но так как религия, которая в других странах всячески поддерживает этот стиль, в Англии его отвергла, я не захотел скатиться до роли _портретиста-ремесленника_ и, все еще мечтая быть неповторимым, оставил всякие надежды извлечь что-либо из этого источника и снова обратился к изображению быта простых людей.

Что же до портретной живописи, это главный жанр, с помощью которого художник может обеспечить себе сносное существование, и единственный, благодаря которому человек, любящий деньги, может нажить состояние, а обладающий очень небольшими способностями - достичь большого успеха, так как ловкость и изворотливость торговца тут бесконечно полезней, чем талант художника. В той манере, в которой теперешние английские знаменитости его развивают, он тоже превращается в натюрморт".

* * *

"Должен признаться, что я испытывал сильное отвращение к потоку глупостей и славословий (речь идет об успехе Ванлоо, который приезжал в Англию в 1737 г.) и решил попытаться всеми доступными мне средствами запрудить этот поток и, _противодействуя ему, покончить с ним совершенно_.

Я смеялся над потугами этих шарлатанов от живописи, высмеивал их поделки, слабые и достойные презрения, и утверждал, что не надо ни вкуса, ни таланта, чтобы превзойти их самые знаменитые творения. Это мое вмешательство было встречено с немалой враждебностью, потому что, как заявили мне мои противники, мои рисунки сделаны в совсем иной манере. Вы, добавили они, с таким презрением отзываетесь о портретной живописи; если это столь легкое дело, почему вы не докажете это всем, сами написав портрет? Под влиянием этих разговоров, я в один прекрасный день поставил в Академии на Сент-Мартин-лейн такой вопрос: допустим, кто-нибудь в наше время нарисует портрет так же хорошо, как Ван-Дейк, станут ли на этот портрет смотреть, признают ли его достоинства и получит ли художник заслуженное вознаграждение и славу?

Вместо ответа меня спросили, могу ли я написать такой портрет. И я, не кривя душой, ответил, что, конечно, да...

О могучем таланте, который, как считалось, необходим для живописи, я был не весьма высокого мнения".

Теперь послушаем, что он говорит об Академии:

"Чтобы насолить всем трем великим сословиям нашей империи, глупо, на мой взгляд, заставлять два или три десятка студентов срисовывать человека или лошадь; но настоящая причина в том, что некоторые пролазы, имеющие доступ к высокопоставленным лицам, хотят таким образом приобрести превосходство над своими собратьями, заполучить хорошие места и жалование, как во Франции, за то, что они будут говорить юноше, что рука или нога - на его рисунке получилась слишком длинной или слишком короткой...

Франция, всегда по-обезьяньи подражавшая величию других народов, сама обрела пустое великолепие, достаточное, чтобы ослепить глаза соседним державам и выкачать из нашей страны побольше денег...

Но вернемся к нашей Королевской Академии; говорят, что главная ее задача - посылать молодых людей за границу изучать античные статуи, ибо такое изучение иногда может усовершенствовать возвышенный гений, хоть и не способно его породить; и какова бы ни была причина, это путешествие в Италию, в тех случаях, которые мне довелось наблюдать, только удаляло ученика от натуры и побуждало его рисовать мраморные статуи, причем он пользовался великими произведениями древности, как трус, который надевает доспехи Александра; ибо, имея подобные претензии и подобное тщеславие, этот художник мнит, что его станут превозносить как второго Рафаэля из Урбино".

А вот что он говорит о своей "Сигизмунде":

"Поскольку самыми яростными и ядовитыми нападками "Сигизмунду" осыпала банда негодяев, с которыми я всегда воюю и горжусь этим, - я имею в виду истолкователей тайн старых мастеров, - некоторые люди говорили мне, что они недостойны моего внимания. Это справедливо по отношению к ним самим, но, имея доступ к лицам высокопоставленным, которым не менее приятно, когда их обманывают, как и этим _торговцам_ обманывать их, они способны наделать серьезных пакостей нынешнему художнику. Сколь бы ни был презренен торговец ядом, его снадобье губительно; мне его действие причинило довольно неприятностей. Злобность распространяется столь стремительно, что пришла пора каждой мелкой сошке в нашей профессии подать голос!"

Далее следует своеобразное изложение его ссоры с Уилксом и Черчиллем.

"Застой в делах побудил меня приняться за что-нибудь своевременно, дабы наверстать упущенное и заполнить брешь в моем бюджете. Так появилась моя гравюра "Четыре времени суток" на тему, которая имела своей целью восстановить мир и единодушие и выставила противников этих гуманных целей в таком свете, что те, которые пытались разжечь недовольство в душах людей, оскорбились. Один из них, пользующийся наибольшей печальной известностью, до сих пор называвший себя моим другом и льстивший мне, напал на меня в "Северном британце" в таком недостойном и злобном тоне, что сам он, под нажимом своих лучших друзей, должен был прибегнуть к жалкому оправданию и заявить, что был пьян, когда писал это...