Английские юмористы XVIII века
Шрифт:
Хогарт достиг огромной популярности и славы не с помощью сатиры подобного рода, не посредством презрения и пренебрежения *. Его манера очень проста **, он рассказывает нехитрые притчи, стремясь увлечь простые сердца и пробудить в них радость, или жалость, или опасение и страх. Многие его вещи написаны так же легко, как "Крошка-Две-Туфельки"; мораль, что Томми был непослушным мальчиком и учитель его высек, а Джеки был послушный и в награду получил пирожок, пронизывает все, что создал этот скромный и прославленный английский моралист; и если мораль в конце басни написана слишком крупными буквами, то мы, памятуя, сколь просты были и ученики и учителя, не должны отказывать им в снисходительности из-за того, что они такие простодушные и честные. "Доктор Гаррисон часто повторял, - пишет Фильдинг в "Амелии" о благожелательном богослове и философе, который представляет в романе доброе начало, - что ни один человек не может опуститься ниже себя, совершая любой поступок, который помогает защитить невиновного или вздернуть _негодяя на виселице_". Как видите, моралисты того века не знали угрызений совести; в них не пробудилось скептическое отношение к теории наказания, и они считали повешение вора назидательным зрелищем. Мастера посылали своих подмастерьев, отцы вели детей поглазеть, как будут вздергивать Джека Шеппарда или Джонатана Уайлда, и именно твердолобых сторонников этого морального закона изображали Фильдинг и Хогарт. В "Карьере мота", если не считать сцены в сумасшедшем доме, где девушка, которую он погубил, все еще заботится о нем и оплакивает его, утратившего рассудок, даже искра жалости к изображаемым им мошенникам никогда не мелькнет в душе честного Хогарта. Нет и тени сомнения в сердце этого веселого Дракона.
{* Кольридж пишет о "прекрасных
– "Друг".
** "Мне очень понравился ответ одного человека, который, когда его спросили, какую книгу в своей библиотеке он особенно ценит, ответил: "Шекспира", - а на вопрос, какую еще, сказал: "Хогарта". Эти серии рисунков и в самом деле настоящие книги; в них есть насыщенное, плодотворное, будящее мысль значение слов. Всякие другие рисунки мы смотрим, а его гравюры читаем...
Насыщенность мыслью в каждом рисунке Хогарта снимает вульгарность с любого сюжета, какой бы он ни избрал...
Я не утверждаю, что все смешные сюжеты у Хогарта непременно содержат нечто такое, что заставляет нас их любить; некоторые нам безразличны, некоторые по своему характеру отталкивающи и интересны лишь благодаря чудесному искусству и верности художника действительности; но я считаю, что в большинстве их есть крупицы подлинного добра, которые, подобно святой воде, рассеивают и изгоняют тлетворное влияние зла. Кроме того, они имеют то достоинство, что показывают нам лицо человека в его будничной жизни, учат различать оттенки разума и добродетели (которые ускользают от поверхностного или слишком изощренного наблюдателя) вокруг нас и предохраняют от того неприятия обыденной жизни, от того taedium quotidianarum formarum {Отвращения к повседневности (лат.).}, которое беспредельное стремление к идеалу и красоте грозят нам внушить. В этом, как и во многом другом, его рисунки сходны с лучшими романами Смоллета и Фильдинга".
– Чарльз Лэмб.
"Известно, что рисунки Хогарта совершенно не похожи на всякие другие зарисовки с подобными сюжетами, поскольку они обладают своеобразием и имеют неповторимый характер. Может быть, стоит подумать о том, в чем состоит эта их отличительная особенность.
Во-первых, это в самом строгом смысле _исторические_ рисунки; и если верить Фильдингу, что его роман "Том Джонс" следует рассматривать как эпическую поэму в прозе, потому что в ней есть закономерное развитие фабулы, характеров, образов и чувств, то произведения Хогарта с гораздо большим основанием могут притязать на название эпических, чем многие, которые за последнее время без всякого на то права присвоили себе это определение. Когда мы говорим, что Хогарт подходил к теме исторически, мы имеем в виду, что его рисунки показывают нравы и чувства человечества в действии, а людские характеры в различных их проявлениях. Все в его рисунках полно жизни и движения. Не только то, что в центре внимания, всегда бывает динамично, он заставляет работать каждую черточку, каждый мускул; создается точное ощущение момента, которое доведено до высшей точки, мгновенно схвачено и навеки запечатлено на полотне. Выражение всегда схвачено en passant {На ходу (франц.).}, в изменении или в развитии и, так сказать, выпукло... люди у него не сливаются с фоном: даже картины на стенах обладают своеобразием. И лица, изображенные Хогартом, по выразительности, разнообразию и характерности, опять-таки обладают всей подлинностью и правдивостью портретов. Он показывает крайности характера и его проявлений, причем с идеальной правдивостью и точностью. Именно это отличает его произведения от всех прочих произведений подобного рода, так что они равно далеки от карикатуры и от простых натюрмортов... Его образы приближаются к самой грани карикатуры и все же никогда (по нашему убеждению ни в одном-единственном случае) не преступают ее".
– Хэзлитт.}
Знаменитая серия картин, которая называется "Модный брак" и выставлена сейчас в Национальной галерее в Лондоне, представляет собой самые замечательные и талантливые Сатиры Хогарта. Тщательность и систематичность, с каковой обоснованы моральные предпосылки этих картин, столь же примечательны, как остроумие и искусство наблюдательного и талантливого художника. Он берет темой сватовство молодого виконта Транжира, беспутного сына подагрического старого Графа, к дочери богатого Олдермена. Высокомерие и пышность проявляются во всем, что окружает Графа. Он сидит, облаченный в золотые кружева и бархат, - разве может такой граф носить что-либо, кроме бархата и золотых кружев? Его корона запечатлена повсюду: на скамеечке для ног, на которой покоится одна вывернутая подагрическая ступня; на канделябрах и зеркалах; на собаках; даже на костылях его светлости; на его огромном, великолепном кресле и огромном балдахине, под которым он восседает, величественно указуя на свою родословную, которая свидетельствует, что род его произошел от чресел Вильгельма Завоевателя; а пред ним старый Олдермен из Сити, который для такого случая нацепил шпагу и олдерменскую цепь, а также принес целый мешок монет, закладных и тысячефунтовых банкнот, дабы свершить предстоящую сделку. Пока управитель (методист, а следовательно лицемер и мошенник, так как Хогарт презирал папистов и сектантов) сводничает между стариками, дети их сидят рядом, но при этом каждый особняком. Милорд разглядывает себя в зеркале, невеста вертит обручальное кольцо, продев в него носовой платок, и с печальным выражением лица слушает советника Краснобая, который выправлял бумаги. Девица смазлива, но художник с поразительной проницательностью придал ей сходство с отцом, и точно также в чертах молодого Виконта заметно сходство с благородным властительным Графом. Корона ощущается во всей картине, как, по-видимому, и в мыслях того, кто ее носит. Картины, развешанные по стенам, - это лукавые намеки на положение жениха и невесты. Мученика ведут на костер; Андромеду приносят в жертву; Юдифь готовится убить Олоферна. Есть и портрет графского родоначальника (на картине это сам Граф в молодости) с кометой над головой, знаменующей блестящее и быстротечное будущее рода. На втором рисунке старый лорд, по-видимому, уже умер, потому что графская корона теперь над постелью и туалетным зеркалом миледи, а сама она сидит и слушает коварного советника Краснобая, чей портрет висит у нее в комнате, тогда как сам советник непринужденно развалился на софе рядом с нею, видимо, он друг дома и доверенный хозяйки. Милорда нет, он развлекается где-то на стороне, а когда вернется, пресыщенный и пьяный, из "Розы", то застанет свою зевающую жену в гостиной - партия в вист окончена, а в окно уже льется дневной свет; иногда супруг развлекается в самой что ни на есть дурной компании, а жена его сидит дома, слушая иностранных певцов, или транжирит деньги на аукционах, или, хуже того, ищет развлечений на маскарадах. Печальный конец известен заранее. Милорд бросается на советника, который убивает его и пытается скрыться, но его арестовывают. Миледи поневоле возвращается к Олдермену и падает в обморок, читая предсмертную речь советника Краснобая в Тайберне, где упомянутого советника казнили за то, что он отправил его светлость на тот свет. Мораль: не слушай коварных краснобаев; не выходи замуж за человека, польстившись на его знатность, не женись на женщине, польстившись на ее деньги; не ходи на дурацкие аукционы и балы-маскарады без ведома мужа; не заводи на стороне порочных приятелей, не пренебрегай женой, иначе тебя проткнут насквозь, и тогда конец всему, позор и Тайберн, Все люди шалят, и за это злой дядя посадит их в мешок. В "Карьере мота" распутная жизнь приводит к столь же прискорбному концу. Мот вступает во владение богатством отца-скряги; повеса окружен льстецами и тратит состояние на самых порочных приятелей; его ждут судебные исполнители, игорный дом и, в конце концов, Бедлам. В знаменитой серии "Прилежание и леность" мораль выражена столь же ясно. Белокурый Фрэнк Умник с улыбкой прилежно трудится, а негодный Том Бездельник хранит над ткацким станком. Фрэнк читает поучительные баллады об Уиттингтоне и "Лондонского подмастерья", а дрянной Том Бездельник предпочитает "Молль Флендерс" и хлещет пиво. В воскресенье Фрэнк идет в церковь и райским голосом поет с хоров гимны, а Том валяется возле церкви на могильной плите и играет в монетку с уличными бродягами, за что церковный сторож по заслугам лупит его палкой. Фрэнка назначают мастером на фабрике, а Тома отдают в матросы. Фрэнк становится компаньоном хозяина, женится на хозяйской дочке, посылает объедки бедным и, в ночной рубашке и колпаке, вместе с любезной миссис Умницей, слушает свадебную музыку оркестрантов в Сити и концерт, исполняемый на костях и кухонных ножах, а бездельник Том, вернувшись из плаванья, дрожит на чердаке, боясь, как бы его не пришли арестовать за то, что он лазил по карманам. Почтенный Фрэнсис Умник, эсквайр, становится шерифом
Как переменились времена! Новая почта, заведение далеко не бесполезное, стоит теперь на том месте, где на рисунке изображен эшафот и подвыпивший ополченец, который ухватился за столб, чтобы не упасть, причем парик у него съехал на один глаз, а на галерее подмастерье пытается поцеловать хорошенькую девушку. Исчезли с лица земли и подмастерье и девушка! Исчез подвыпивший ополченец в парике и с патронташем! На месте, где Том Бездельник (которого мне от души жаль) покинул сей порочный мир и где вы видите палача, который курит трубку, прислонившись к виселице и глядя вдаль, на холмы Хэрроу или Хэмпстеда, теперь великолепная мраморная арка, огромный современный город - чистое, полное свежего воздуха, пестрое полотно, - где так и кишат няньки с детьми, обитель богатства и комфорта, здесь возвышается элегантная, процветающая, изысканная Тайберния, самый респектабельный уголок на всей земле!
На последнем листе серии про лондонских подмастерий, где запечатлен апофеоз достопочтенного Фрэнсиса Умника, в углу простого, бесхитростного рисунка изображен оборванец, предлагающий купить листок, на котором, очевидно, напечатано сообщение, что появился призрак Тома Бездельника, казненного в Тайберне. Если бы призрак Тома мог появиться в 1847, а не в 1747 году, какие перемены увидел бы с удивлением этот беглый преступник! По той самой дороге, по которой обычно ездил палач да дважды в неделю оксфордская почтовая карета, теперь каждый день проезжает десять тысяч экипажей; а за другой дорогой, по которой Дик Терпин бежал в Виндзор и сквайр Вестерн прибыл в Лондон, чтобы поселиться на окраине, в "Геркулесовых столбах", как теперь бурлит цивилизация и торжествует порядок! Какие полчища джентльменов с зонтиками поспешают в банки, конторы и присутствия! Какие армии нянек и младенцев, какие мирные процессии полисменов, какие легкие пролетки, ярко раскрашенные кареты, что за рои деловитых подмастерий и ремесленников на крышах омнибусов кишат здесь ежедневно и ежечасно! Со времен Тома Бездельника все изменилось до неузнаваемости, многие обычаи, которыми в его дни восхищались, теперь не в чести. Собратья бедняги Тома теперь встречают больше жалости, доброты и снисхождения, чем в те бесхитростные времена, когда Фильдинг его повесил, а Хогарт его изобразил.
Для историка эти восхитительные работы просто бесценны, ибо они полно и правдиво отражают нравы и даже мысли людей минувшего века. Мы смотрим на них, и перед нашими глазами предстает Англия, какой она была сто лет назад, - пэр у себя в гостиной, светская дама в своем будуаре среди певцов-иностранцев, а вокруг полно всяких безделушек, которые были тогда в моде; церковь с ее причудливой, витиеватой архитектурой и поющие прихожане; священник в огромном парике и церковный сторож с палкой; все они перед нами, и правдивость этих картин не вызывает сомнений. Мы видим лорд-мэра за торжественным обедом; мотов, которые пьют и развлекаются в веселом доме; бедную девушку, которая теребит пеньку в Брайдуэлле; видим, как вор делит добычу со своими сообщниками и пьет пунш в погребке, открытом всю ночь, и как он кончает свой путь на виселице. Мы можем положиться на совершенную точность этих странных и разнообразных портретов людей давно ушедшего поколения: мы видим одного из членов парламента Уолпола, которого чествуют после избрания, его приверженцы празднуют это событие и наперебой пьют за Претендента; мы видим гренадеров и городских ополченцев, шагающих навстречу врагу; и перед нами, со шпагами и кремневыми ружьями, в шляпах, на которых вышита белая ганноверская лошадь, те самые люди, которые бежали вместе с Джонни Коупом и которые победили при Каллодене. Йоркширский дилижанс въезжает во двор гостиницы; сельский священник в сапогах, белом воротнике и коротком облачении рысью едет в город, и кажется, что это сам пастор Адаме со своими проповедями в кармане. "Солсберийская муха" отправляется из старого "Ангела" - видно, как пассажиры садятся в большой, тяжелый экипаж, поднимаясь по деревянным ступенькам, и шляпы их прихвачены платками под подбородками, а под мышкой у каждого шпага, кинжал и оплетенная бутыль; хозяйка - вся красная от вина, которое выпила у себя же в буфете, - дергает колокольчик, горбатый форейтор, который мог бы скакать впереди кареты Хамфри Клинкера, просит на чаек; скупец ворчит, что счет слишком велик. Джек из "Центуриона" лежит на крыше неуклюжего экипажа, а рядом с ним солдат - это мог бы быть Джек Хэтчуэй Смоллета, он похож на Лисмахаго. Вы видите ярмарку в пригороде и труппу бродячих актеров; хорошенькая молочница распевает под окнами разъяренного французамузыканта: именно такую девушку Стиль очаровательно описал в "Страже", за несколько лет до того, поющую под окном мистера Айронсайда на Шэр-лейн свой милый гимн майскому утру. Вы видите аристократов и шулеров, они кричат и заключают пари перед площадкой, где устраиваются петушиные бои; видите Гаррика, загримированного для "Короля Ричарда"; Макхита и Полли в одеждах, в которых они пленяли наших предков в те времена, когда аристократы с голубыми лентами сидели на сцене и слушали их восхитительную музыку. Видите оборванных французских солдат в белых мундирах и с кокардами у ворот Кале; вполне возможно, что они из того самого полка, в который поступил наш друг Родерик Рэндом перед тем, как его спас его хранитель мсье де Стран, с которым он сражался в знаменитый день битвы при Деттингене. Вы видите судей во время заседания; публику, смеющуюся на площадке для петушиных боев; студента в оксфордском театре; горожанина, который вышел прогуляться по предместью; вы видите боксера Брафтона, убийцу Сару Малькольм, предателя Саймона Ловета, демагога Джона Уилкса, который искоса смотрит на вас взглядом, вошедшим в историю, видите это лицо, которое, как оно ни было безобразно, он, по его словам, мог сделать не менее привлекательным для женщин, чем первый красавец в городе. Все эти сцены и люди перед вами. Взглянув на ворота Сент-Джеймского дворца, изображенные Хогартом в "Карьере мота", вы можете наполнить улицы, почти не изменившиеся за эти сто лет, раззолоченными каретами и бесчисленными портшезами, в которых носильщики доставляли ваших предков на прием к королеве Каролине более ста лет назад.
Каков же он был, человек *, создавший все эти портреты, - такие разные, такие верные и великолепные? В Национальной галерее в Лондоне многие из нас видели лучшие, совершеннейшие серии его комических рисунков, а также изображение собственной его честной физиономии, где с полотна блестят его яркие голубые глаза, как бы возрождая тот острый и смелый взгляд, которым Уильям Хогарт смотрел на мир. Не было на свете человека, менее похожего на героя; вы видите его перед собой и легко можете представить себе, каков он был, - веселый честный лондонец, крепкий и здоровый; сердечный, откровенный человек, который любит посмеяться **, любит друзей, любит выпить стакан вина, поесть ростбифа, какой готовили в старой Англии, и питает вполне плебейское презрение к французским лягушкам, ко всяким мусью и вообще к деревянным башмакам, к иностранным скрипачам, иностранным певцам и прежде всего к иностранным художникам, которых он, как это ни смешно, в грош не ставил.
{* Хогарт был внуком йомена из Уэстморленда. Его отец переселился в Лондон, где работал школьным учителем и заодно пописывал. Уильям родился в 1698 году (насколько это нам теперь известно) в приходе Сент-Мартин в Ладгете. Еще ребенком он был отдан в ученики к граверу, который резал по металлу гербы. Приводим отрывки из его "Рассказов о себе" (издание 1833 г.).
"Так как у меня от природы были способности и любовь к рисованию, зрелища всякого рода приносили мне в детстве необычайное удовольствие; склонность к подражанию, свойственная всем детям, была во мне особенно развита. От игр меня отвлекла возможность бывать у художника, жившего по соседству; и я при всяком случае что-нибудь рисовал. Я познакомился с человеком, занимавшимся этим делом, и вскоре научился совершенно правильно выписывать всю азбуку. Мои ученические упражнения были замечательны скорее орнаментом, их украшавшим, чем содержанием. В содержании, как я скоро обнаружил, тупицы с лучшей чем у меня памятью могли намного меня превзойти; но в рисовании я не имел себе равных...