Английский с Г. К. Честертоном. Случаи отца Брауна / Gilbert Keith Chesterton. The Sins of Prince Saradine. The Eye of Apollo

Честертон Гилберт Кийт

“Is this an accusation?” asked Kalon very quietly (это обвинение? – спросил Калон очень спокойно).

“No,” answered Brown, equally gently (нет, – ответствовал Браун так же негромко; equally – равно, в равной степени; gently – мягко, нежно; тихо), “it is the speech for the defence (это речь в вашу защиту; speech for the defence – защитительная речь /юр./).”

 But, for all that, we can make some difference between a man who insults his quite clear conscience and a man with a conscience more or less clouded with sophistries. Now, do you really think that murder is wrong at all?”

“Is this an accusation?” asked Kalon very quietly.

“No,” answered Brown, equally gently, “it is the speech for the defence.”

In the long and startled stillness of the room the prophet of Apollo slowly rose (в /наступившей/

долгой и пугающей тишине комнаты пророк Аполлона медленно поднялся; stillness; to rise); and really it was like the rising of the sun (это и вправду было похоже на восход солнца). He filled that room with his light and life in such a manner (он заполнил комнату своим светом и естеством так: «таким способом»; life – жизнь; натура) that a man felt he could as easily have filled Salisbury Plain (что создавалось впечатление: «что любой человек чувствовал», будто он так же легко мог бы заполнить Солсбери-Плейн; to feel).

 In the long and startled stillness of the room the prophet of Apollo slowly rose; and really it was like the rising of the sun. He filled that room with his light and life in such a manner that a man felt he could as easily have filled Salisbury Plain.

His robed form seemed to hang the whole room with classic draperies (его фигура, облаченная в /просторные/ одежды, казалось, завесила всю комнату классическими портьерами; to robe – одеваться, облачаться; robe – любая широкая, ниспадающая одежда; form – форма, внешний вид; drapery – мануфактура, ткани; драпировка, портьера); his epic gesture seemed to extend it into grander perspectives (его эпический жест, казалось, увеличивал ее в перспективе; to extend – простираться, тянуться; расширять, продлевать; grand – большой, грандиозный), till the little black figure of the modern cleric (а маленькая черная фигурка современной духовной особы) seemed to be a fault and an intrusion (казалась каким-то дефектом или инородным элементом; to intrude – вторгаться, проникать /куда-л./), a round, black blot upon some splendour of Hellas (круглым черным пятном на величественной славе Эллады; splendor – блеск, сверкание; величие, слава).

“We meet at last, Caiaphas,” said the prophet (наконец мы встретились, Кайафа, – сказал пророк). “Your church and mine are the only realities on this earth (ваша церковь и моя – вот две единственные реальности на земле).

 His robed form seemed to hang the whole room with classic draperies; his epic gesture seemed to extend it into grander perspectives, till the little black figure of the modern cleric seemed to be a fault and an intrusion, a round, black blot upon some splendour of Hellas.

“We meet at last, Caiaphas,” said the prophet. “Your church and mine are the only realities on this earth.

I adore the sun, and you the darkening of the sun (я поклоняюсь солнцу, а вы – тьме: «потемнению солнца»); you are the priest of the dying and I of the living God (вы – жрец умирающего, а я – живого бога). Your present work of suspicion and slander is worthy of your coat and creed (подозрения и клевета – ваше нынешнее занятие – достойны вашей рясы и вашей веры). All your church is but a black police (вся ваша церковь – это ничто более, как черная полиция); you are only spies and detectives (/все/ вы – лишь шпионы и сыщики) seeking to tear from men confessions of guilt (которые стараются вырвать у людей признание своей вины; to seek – искать; добиваться /чего-л./, пытаться), whether by treachery or torture (либо /своим/ вероломством, либо пытками). You would convict men of crime (вы обвиняете людей в злодеяниях), I would convict them of innocence (я обвиняю их в невиновности). You would convince them of sin (вы убеждаете их в том, что они грешны; sin – грех), I would convince them of virtue (я убеждаю их в том, что они добродетельны; virtue – добродетель).

 I adore the sun, and you the darkening of the sun; you are the priest of the dying and I of the living God. Your present work of suspicion and slander is worthy of your coat and creed. All your church is but a black police; you are only spies and detectives seeking to tear from men confessions of guilt, whether by treachery or torture. You would convict men of crime, I would convict them of innocence. You would convince them of sin, I would convince them of virtue.

“Reader of the books of evil (читатель

мрачных книг; evil – злой, дурной), one more word before I blow away your baseless nightmares for ever (еще одно слово, прежде чем я навсегда развею ваши безосновательные и кошмарные /обвинения/; to blow away – сдувать). Not even faintly could you understand (вы даже и близко себе не представляете; to understand – понимать; предполагать) how little I care whether you can convict me or no (как мало меня заботит, сможете ли вы меня обвинить или нет). The things you call disgrace and horrible hanging (вещи, которые вы называете унизительной и ужасной казнью; disgrace – позор, бесчестье; унижение; hanging – смертная казнь через повешение) are to me no more (для меня значат не более) than an ogre in a child’s toy-book (чем великан-людоед из детских книжек; toy – забава, игрушка) to a man once grown up (для человека, который уже однажды повзрослел; to grow up). You said you were offering the speech for the defence (вы говорили, что предлагаете речь в мою защиту). I care so little for the cloudland of this life (меня так мало заботит эфемерность нынешнего существования; cloudland – сказочная страна, мир грез) that I will offer you the speech for the prosecution (что я сам предложу вам /факты/ для обвинительной речи).

 “Reader of the books of evil, one more word before I blow away your baseless nightmares for ever. Not even faintly could you understand how little I care whether you can convict me or no. The things you call disgrace and horrible hanging are to me no more than an ogre in a child’s toy-book to a man once grown up. You said you were offering the speech for the defence. I care so little for the cloudland of this life that I will offer you the speech for the prosecution.

There is but one thing that can be said against me in this matter (в этом деле есть только одно, что может свидетельствовать против меня; to say – говорить; свидетельствовать), and I will say it myself (и я сам скажу, что это). The woman that is dead was my love and my bride (женщина, которая умерла, была моей возлюбленной и невестой; dead – мертвый); not after such manner as your tin chapels call lawful (не по тем обычаям, которые в ваших жестяных молельнях называют законными; manner – способ, метод; нравы, обычаи), but by a law purer and sterner than you will ever understand (но по закону, более безупречному и строгому, чем вы когда-либо /сможете/ понять; pure – чистый, беспримесный; непорочный, безупречный). She and I walked another world from yours (она и я = мы с нею ходили по иному миру, нежели ваш; to walk – ходить пешком), and trod palaces of crystal (и разгуливали /там/ по хрустальным дворцам; to tread – шагать, ступать) while you were plodding through tunnels and corridors of brick (в то время как вы бродили /здесь/ по туннелям и коридорам из кирпича; to plod – идти медленно, с трудом, тащиться).

 There is but one thing that can be said against me in this matter, and I will say it myself. The woman that is dead was my love and my bride; not after such manner as your tin chapels call lawful, but by a law purer and sterner than you will ever understand. She and I walked another world from yours, and trod palaces of crystal while you were plodding through tunnels and corridors of brick.