Анка
Шрифт:
— А где же твоя гимнастерка? — спросил сопровождавший его санитар.
— Не знаю.
Они подошли к автоколонне.
Это был Отдельный санитарный батальон гвардейской танковой бригады. Солдата посадили на последнюю машину, в которой ехали легкораненые танкисты, и колонна двинулась дальше. В полдень она остановилась у небольшой рощицы. Санитары разгрузили машины и стали разбивать между деревьями палатки.
Тем временем медицинская сестра, сидя за походным столиком, приготовилась занести в
— Фамилия, имя, отчество? — спросила она солдата.
— Да вот… — и солдат, вынув из кармана красноармейскую книжку, положил на столик.
— Та-а-ак… — развернула книжку сестра. — Минько Николай Григорьевич?
— Не совсем так, сестрица… моего отца звали Георгием.
— Что ж, исправим эту ошибку… — и она поставила в графе «отчество» — «Георгиевич». — Двадцать первого года рождения?
— Да неужели и тут ошибка? — и солдат заглянул в книжку. — Так и есть… Ох, уж эти писаря — вечные путаники. Тысяча девятьсот двенадцатого года я рождения. Надо после девятки единицу, потом двойку поставить, а писарь шиворот-навыворот сделал. Эх, ворона! А я и не доглядел.
— Значит, вы двенадцатого года рождения?
— Точно.
— Исправим и эту ошибку, товарищ Минько…
…Осколок сидел неглубоко между ребрами, и хирург санбата быстро извлек его. Он подбросил на ладони почерневший от крови кусочек металла и удивленно вскинул на лоб густые брови.
— Эта вещица больше похожа на охотничью картечь, нежели на осколок снаряда или мины.
— От фашистов всяких сюрпризов можно ожидать, — сказал его помощник.
— И то верно, — и хирург бросил осколок в таз с окровавленными бинтами.
Минько часто вынимал из-под подушки пачку писем и перечитывал их. По обратным адресам было видно, что одни письма были из Южнобугска, другие из Туапсе, но на всех конвертах адреса были написаны одним почерком.
— Надо полагать, от возлюбленной эти послания? — спросил техник-лейтенант, лежавший на койке рядом с Минько.
— От сестры.
— Где же она теперь?
— В Туапсе… Эвакуировалась туда еще в сорок первом.
— Откуда?
— Из родного Южнобугска.
— Ничего, скоро освободим всю южную Украину и твоя сестра вернется домой…
Так свела судьба Минько с техником-лейтенантом в санбате, где они и подружились. Узнав, что Минько токарь высокого разряда, лейтенант обрадованно сказал:
— Это замечательно! Наши походные мастерские фрицы немного тряхнули с воздуха под Ростовом. Два товарища погибли, меня легко ранило. Знаешь, как ты пригодишься нам? Хочешь к нам в мастерские? Устрою. Что твоя пехота?.. То ли дело — танковая бригада! Да в свою часть ты и не попадешь. Согласен?
— С удовольствием! — обрадовался Минько. — Я привык иметь
— Зашито и заштопано, — заключил лейтенант.
Они выписались в один день и вместе отправились в распоряжение начальника мастерских гвардейской танковой бригады.
…Шесть месяцев раздумывал Минько над письмами Олеси и наконец решился написать ей. Их переписка не прекращалась до окончания войны. Олеся просила его приехать в Южнобугск повидаться, а если будет у него желание остаться в этом чудесном городе, то и работа для него найдется. Минько обещал приехать и, демобилизовавшись, приехал в Южнобугск.
Олеся встретила Николая на вокзале. Она сразу узнала его, как только он показался в тамбуре. Николай писал ей еще из Чехословакии, что у него черная кудрявая бородка, а на груди две медали «За отвагу», третья «За боевые заслуги» и гвардейский значок. В последнем письме Олеся предупреждала его, что если они разминутся на вокзале, то он должен будет отправиться по ее адресу. Телеграмму Николай дал из Днепропетровска, и Олеся пришла на вокзал за час до прихода поезда. Прохаживалась по перрону и то и дело нетерпеливо поглядывала в сторону семафора.
Наконец-то послышался свисток, показался паровоз, и через минуту с грохотом и лязгом состав подкатил к вокзалу. Сходя по ступенькам на перрон, Николай заметил спешившую к его вагону рыжеволосую девушку с букетом цветов. Он так залюбовался ее стройной фигурой, что задержался на последней ступеньке. Кто-то толкнул его в спину.
— Да сходите же наконец…
Он ступил на перрон в ту минуту, когда к нему подошла девушка. В ее светло-карих глазах светилась радость.
«Чертовски симпатичная…» — только и успел Минько отметить про себя.
— Коля?.. — робко окликнула девушка.
— Олеся?..
Они минуту разглядывали друг друга, не проронив ни слова. Николай поставил у ног чемодан, протянул руку.
— Ну, здравствуй, сестрица.
— Здравствуй, братику, — и Олеся, вручив ему цветы, порывисто обняла его, три раза поцеловала.
И опять минуту стояли молча, любуясь друг другом.
— Так вот ты какая… рыжуха, — улыбнулся Николай.
— А ты бородатый, — засмеялась Олеся и потрогала пальцами завитушки черной бороды.
— Бороду можно сбрить, — сказал Николай.
— Что ты! — сразу посерьезнела Олеся. — Не надо. Она тебе так к лицу. Очень к лицу. Молодое лицо… Черные глаза и… пушистая с завитками смоляная бородка. Да ведь это же оригинально! — и перрон огласился ее звонким заразительным смехом. — А чего же мы на перроне торчим? — спохватилась она. — Домой, домой…
Кто-то сказал им вслед:
— Вот и дождалась муженька. Счастливица…
Олеся обернулась и сказала громко:
— Не муженька, а брата.