Анка
Шрифт:
— Кузьмич, ты первым замолвил Наркому слово от имени наших рыбаков насчет сетеснастей, тебе первому и узреть, что в этой посылке.
— Узрим все разом, — сказал Панюхай, прилаживая лезвие ножа ко шву из суровых ниток. — Забота у нас всеобщая и честь нам должна быть одныя. Ну-кось, придержите этот конец…
Дед Фиён взялся за ушко парусинового мешка, Панюхай потянул за другое, и под острым ножом затрещали крепкие нитки. Распоров шов, Панюхай и Фиён извлекли из мешка два новых ставных невода. Глаза рыбаков засветились радостью, послышались возгласы:
— Красота-то какая!
— Вот
— Спасибо рабочему классу…
Невода растянули по двору. Панюхай тщательно осматривал их, запускал в ячеи пальцы, натягивал сеть, но крепкие нитки не рвались.
— Добротно вяжут решетихинские мастера, — уважительно произнес Панюхай. — На совесть!
— Прочность неводов, Кузьмич, мы проверим в море, когда перехватим белужий косяк, — сказал Васильев.
— Самая пора краснорыбицу брать, председатель. Причиндалы теперь есть, два этих невода и кошельковый невод, что я связал. Чего же время терять зря?
— И я так думаю. Собирайтесь, а я пойду Сашка упредить. Нынче же и выходите в море.
— Добро!
— Дело, председатель!
— Нынче же и отчалим! — откликнулись рыбаки.
Они мигом перенесли сетеснасти на баркасы, погрузили бочонки с пресной водой и сумки с харчами. А Сашка-моторист всегда был наготове. Его «Медуза» днем и ночью стояла, как говорится, «под парами». Он уже так свыкся с мотоботом, что позабыл о существовании «Чайки».
Время было за полдень, когда «Медуза» взяла баркасы на буксир, вышла из залива и направилась в открытое море. На каждом баркасе оставалось по одному человеку, остальные рыбаки еще у причала садились на «Медузу» и находились на ее борту до прихода к месту, где выставлялись невода.
Жаркое солнце склонялось к горизонту. В голубом небе ни единого облачка, в накаленном воздухе ни малейшего дуновения ветерка. Зеркальная гладь моря покоилась в штиле. Рыбаки лежали на палубе, молча смотрели на удалявшийся берег и под монотонные выхлопы газоотводной трубки подремывали. Из кубрика показалось веселое, лоснящееся от пота лицо Сашки-моториста.
— Эй, старички-рыбачки! — крикнул Сашка. — Что же это вы приуныли?
Панюхай вздрогнул и сердито засопел:
— Черт скаженный… Не плясать же нам на смех рыбам.
— Разумеется. В ваши годы вприсядку не пройдешься. А вы бы какие-нибудь истории рассказывали. Смешные, чтоб дремоту разогнать.
— А про что ты больше интересу имеешь? — хитровато прищурил глаз дед Фиён.
— Про все. Лишь бы смешное было.
— Ладно, — кивнул Фиён. — Нацеливай ухо.
Рыбаки зашевелились, сбросив с себя дремоту, потянули из карманов кожаные кисеты и стали набивать табаком трубки. Фиён продолжал:
— Все знают, что прежде я в Белужьем проживал, хлеборобством занимался. А в двадцатом годе, когда меня кулаки разорили и совсем обездолили, я махнул на Косу и к рыбацкой ватаге пристал.
— Как не знать. Вместе на Тимофея Белгородцева батрачили, — подтвердил Панюхай.
— Верно, атаманствовал тогда над рыбаками Тимошка Белгородцев… Так вот, в ту пору я хлеборобствовал. И повадился в нашем районе волк овец резать. Что ни день, то одну-две овцы и прирежет. Беда!
— Срезал? — рубанул рукой воздух Панюхай. — Под самый корень, а?
— Погоди, — придержал его за руку Фиён. — Ну, дым разошелся и что я увидел?.. Здоровенный волчище, поджав переднюю лапу, медленно уходил от меня в степь.
— А ты бы ему еще одним запалом под хвост саданул, — разгорячился Панюхай.
— А из чего? Ружье-то разорвало и лицо мне малость синь-порохом осмалило.
— Отчего же? — любопытствовал Панюхай.
— Оттого, что волк лапой дуло ружья закрыл. Да еще, волчий сын, остановился, поворотил голову и так посмотрел на меня, будто хотел сказать, злорадствуя: «На, мол, тебе, постреляй теперь…»
Рыбаки засмеялись. Сашка недоверчиво покачал головой:
— Разве так бывает, дедушка Фиён?
— Хуже бывает, — вставил один рыбак и рассказал о том, как за ним по морю гонялись две белуги.
— Но ты же в лодке сидел? — спросил другой рыбак.
— Известное дело, в баркасе.
— Так чего же ты их веслами не оглушил?
— В том-то и дело, что они хвостами оба весла в щепки разнесли. Знаешь, как белуги хвостами бьют?
— Не один десяток лет рыбачу.
— Чего ж спрашиваешь… Хорошо, что другие рыбаки подоспели и выручили меня из беды.
Панюхай, засовывая бородку в рот и о чем-то размышляя, покачивал головой. Сашка прервал его мысли:
— Кузьмич! А вы что скажете?
— Вот что: и охотники и рыбаки все одныей статьи брехуны, — уличил рассказчиков Панюхай и засмеялся.
— Хорошо сбрехать надо тоже умеючи, — заметил Фиён.
— А зачем брехать? — незлобливо возмутился Панюхай. — Лучше про быль-матушку сказывать.
— Сказывай, а мы послухаем, — предложил Фиён.
— Ох, братец Фиёнушка! — вздохнул Панюхай, косясь на него. — А в жар-обиду тебя не кинет?
— Не беда, ежели и кинет. Вода за бортом, можно и охладиться. Сказывай свою быль-матушку.
И Панюхай начал свой рассказ:
— Было тому двадцать пять годов назад. Это когда Фиён в хлеборобстве разорился и к нам на Косу причалил, в море счастье добывать. Ну какой из него тогда по первости мог быть рыбак? Каждый человек поначалу моря пугается. С берега приглядывается к нему, обвыкает и с берега рыбку добывает.
Фиён, насторожившийся с начала рассказа Панюхая, оборвал его:
— Неправда, Кузьмич! Вот и рыбаки могут за меня сказать, что я с первого дня в море с ватагой пошел. А вот ты в трех саженях от берега на лодке отсиживался, бычков удочками дюбал да в сапетку складывал…