Анка
Шрифт:
Павел, не слушая, жевал хлеб и дул на горячую картофелину, перебрасывая ее из руки в руку. Тимофей поднял записку.
«Товарищ Кострюков! Добиваюсь мотора. Скоро разрешится вопрос. Подробности письмом. Жуков»
Тимофей подошел к столу, уперся пальцами в лоб, намереваясь перекреститься, но рука дрогнула, скользнула вниз.
«Видать, самому надоело рукой махать…» — подумал Павел и спросил:
— Вчера не сдавал рыбу? Кто на «Вороне»?..
— Пашка… —
Павел сгорбился, понурил голову, потом бросил на стол картофелину и, подняв записку, направился к двери.
— Кусок… в горло не лезет… Родитель…
— Пашка! — вскрикнул Тимофей и бросился к сыну, схватив его за грудки. Задыхаясь, прохрипел у самого лица: — Губишь меня?.. Батьку губишь?..
— Брось! — рванулся Павел.
— Губишь, говорю?
— Не я, а ты меня. Скажи, где рыба? Рыба где?! Меня обкрадываешь?
— Цыц, сукин сын!
— Не замолчу!..
— Цыц! — и, развернувшись, хряснул его кулаком по переносице.
Павел отшатнулся к двери, схватился за лицо.
Пальцы розовели, слипались. Отвел руки, сплюнул сукровицей.
— Вот как?.. Ладно… Ты думаешь, я не совладал бы с тобой? Не желаю только… — и шагнул через порог.
— А я, думаешь, боюсь тебя!? Боюсь!? Разбойники! Вот вам! — Тимофей потряс кулаками. — Вот. Голоса лишили. А теперь что? Язык вырвете? Языка лишите? Врете! И без него не лишите меня голоса! Вот! Вот! Без него буду кричать! Слушай, сукин сын! Гму-у-у-у! Вот, слушай! Без языка кричу: гму-у-у!.. — подстреленным зверем завыл он вслед сыну.
Павел явился в совет, попросил бумаги, написал об избиении его отцом, о вырученной им белуге, которую отец и Егоров хотели скрыть от государства, и о том, что отец не пускает его в море, — и отдал заявление Кострюкову.
— Вот. Жизни мне от батьки нету. Бьет и обкрадывает… Заступиться прошу…
В посветлевшем небе бледнели, угасали звезды…
За окном таяла бирюзовая ночь.
Тревожная ночь.
Терзаемая бессонницей, Анка беспокойно ворочалась в постели, вскакивала, прислушивалась и устало роняла голову на подушку, обхватывая ее руками. Она не переставала думать об отце, теряясь в догадках.
«Где ему быть?»
Двое суток минуло, как ушел Панюхай не известно куда и не возвращался. Последние дни заскупился на слова, избегал разговоров. И ушел тайком, ничего не оказав. Расспрашивала рыбаков и женщин на хуторе, но все разводили руками. Ответ был один:
— Не видали.
Ходила к Кострюкову, просила совета:
— В район заявить, что ли?
— Погоди. Может, вернется.
Но за окном дотаивала вторая ночь, а Панюхай не возвращался и не давал знать о себе.
Встала Анка поздно, одеваться медлила. Свесила с кровати ноги, тупо уставилась в пол. Возле скамейки валялись куски
— Скажи, отец, какую думку хоронишь от меня?
Растягивая дратву, Панюхай ниже склонял голову, щекотал камышовой бородкой обнаженную грудь.
— Не засти.
Отходила к столу, недоумевая. Такая странная перемена в отце ставила ее в тупик.
— В обиде на меня? Так скажи, за что?
— Не приставай…
На том и оборвался их разговор.
Легкий стук в дверь подхватил Анку с кровати. Спрыгнула на пол, открыла дверь и сейчас же захлопнула ее, досадливо поморщившись. Вернулась к кровати, наскоро оделась, крикнула:
— Заходите!..
Наклоняясь под низкой притолокой, через порог не спеша переступил Тимофей, снял картуз, поздоровался и без приглашения опустился на скамейку. Шевельнув колечками усов, огляделся, заметил несмятую подушку на топчане.
— Батько-то вроде дома не ночевал, а?
Анка покачала головой.
— Где ж бы это ему быть?.. — пробормотал Тимофей, отводя взгляд к окну.
«Хитрит», — подумала Анка, заметив, что он прячет от нее глаза.
— Для чего вам понадобился отец?
— Дело важное имею.
— Какое?
Тимофей пожевал бороду и опять скользнул взглядом мимо Анки.
— Пашка извел. Без того сердцем хвораю, а тут еще он…
— А чем бы отец помог? К доктору надо.
— Не о том я. Договориться хотел, как с родителем твоим, а потом поженить вас. По мне все равно, раз по сердцу пришлись.
— Вон вы о чем! — Анка широко раскрыла глаза, присела на топчан. — Свататься пришли… Так зачем же отец? Можно без него обойтись.
— Нет. Без родительской воли нельзя.
— Можно. На это только моя воля нужна.
Тимофей помолчал и спросил:
— А ты-то как… По душе тебе Пашка?
— По душе.
— Пойдешь за него?
— Нет.
Тимофей выпрямился, недоверчиво посмотрел на нее.
— Не брешешь?
— Нет, — повторила Анка.
— Чем же срамоту с себя снимешь?
— Какую?
Тимофей хмыкнул и, теперь уже не отрывая от Анки глаз, откинулся на спинку скамейки.
— Не знаешь?.. А телесный грех с Пашкой?.. Весь хутор толкует о том. Слыхать, ты в положении от него.
— Пущай толкуют. Не боюсь.
— Как?.. Будешь в девках рожать?
— Рожу. Никого не спрошусь.
Больше Тимофей не нашел что сказать. Взял картуз, вышел на улицу, сплюнул:
— Сука. Гляди, подумала, что всерьез сватал ее.
Убрав в комнате, Анка отправилась в совет. Застала одного Душина. Он с таким увлечением переписывал какие-то бумаги, что не слышал, как она вошла.
— Где Кострюков?
— Еще не приходил.
— Подожду, — рассеянно сказала Анка и села напротив Душина.