Анна Австрийская. Первая любовь королевы

Далляр Шарль

— Обстоятельства серьезны, малютка, — отвечал кардинал. — Я в эту минуту придумываю план, который, если удастся, утвердит навсегда в моих руках эту власть, которой я не хотел бы лишиться и которую, однако, не сегодня-завтра малейшее событие может у меня похитить.

Ришелье, опять воротившись к своим на минуту прерванным обширным и мрачным соображениям, поставил на камин подсвечник и начал ходить большими шагами по комнате. Он, по-видимому, забыл герцогиню де Комбалэ и все ее прелести и думал вслух, как будто был один:

— Моя

карьера имеет только одно основание, основание слабое: жизнь короля. Пока король жив, я буду королем больше него, но день его смерти будет концом моей карьеры. Все эти могущественные враги, которым я иду наперекор, ставя пред собой как щит имя и особу короля, увидят меня тогда без защиты и не пощадят, и не помилуют. Людовик XIII умрет в молодости. Я должен найти себе другой щит, когда лишусь этого. Нашел ли я его? Может быть. Партия, которую я сыграл сегодня, решительна; выиграл ли я ее, проиграл ли? Будущее, близкое будущее скажет мне это. Если она выиграна, я непоколебим, если проиграна, я могу перенести ее на другую почву и сыграть с другой ставкой. Если королева мне изменит, остается брат короля, а чтобы сделать брата короля моим послушным орудием, у меня есть под рукою возле меня…

Кардинал остановился среди своей фразы. Его жгучий взгляд, сверкавший огнем гениальности, остановился на глазах герцогини де Комбалэ, которая с любопытством следила за его неровной походкой, а за его монологом еще с большим вниманием.

— Вы еще здесь, Мария? — сказал он грубым голосом.

Герцогиня очень хорошо знала дядю; она знала, что если бывали минуты, когда кардинал был очень чувствителен к ее задорным гримаскам, но бывали другие минуты, когда весь арсенал ее обольщений не мог преодолеть его холодного бесстрастия. Очевидно, в этот вечер кардинал находился в последнем расположении духа. Она тотчас опустила глаза и отвечала смиренно:

— Я ухожу, дядюшка.

Она была уже у двери гостиной, когда Ришелье позвал ее смягченным голосом.

— Останься, — сказал он, — и сядь здесь возле меня.

Он опустился на диван и указал ей место возле себя.

— Теперь, — продолжал он, когда она с удивлением села возле него, — не прельщай меня твоими прекрасными глазами и обольстительными улыбками; сегодня это будет напрасно. То, что я буду тебе говорить, очень серьезно. Дело идет о моем счастье и, следовательно, о твоем, и, так как ты, может быть, будешь играть роль в моих замыслах, тебе надо знать их заранее.

— Ах, это будет не забавно! — сказала герцогиня де Комбалэ с маленькой гримасой.

— Нет, но полезно. Слушай. Ты с первых слов не найдешь скучной мою речь.

— Посмотрим.

— Я хочу опять выдать тебя замуж.

— Ах, дядюшка! Если муж мне понравится, то это действительно хорошая мысль.

— Он тебе понравится.

— Стало быть, он не будет похож на первого, за которого вы заставили меня выйти. Во-первых, он не должен быть так стар, как был герцог де

Комбалэ, который по своим летам мог быть только мужем по имени.

— Может быть, но в утешениях у вас не было недостатка, и следовательно, жалобы ваши излишни.

— Я не жалуюсь, дядюшка, я только привожу факт.

— Хорошо, но тот, которого я назначаю тебе теперь, имеет недостаток совершенно противный тому, в котором ты упрекаешь бедного покойного де Комбалэ, — он слишком молод.

— Это не недостаток.

— Он даже несколькими годами моложе тебя.

— Стало быть, это ребенок?

— Почти, но с доброй волей ты скоро сделаешь из него мужчину.

— В доброй воле у меня недостатка не будет.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Благодарю за доброе мнение. А мил этот молодой муж, которого вы хотите дать мне в ученики?

— Очарователен.

— Вам остается только мне его назвать.

— Подожди. Выслушай прежде мои инструкции.

— Инструкции вы скажете мне после, дядюшка. Скажите прежде имя. Вы видите, что я горю от нетерпения.

— Тем лучше, ты будешь привлекательнее в день свадьбы.

— Скорее, дядюшка, или я не ручаюсь вам ни за что. Как вы хотите, чтобы я обращала внимание на ваши слова, когда моя голова усиливается угадать то, что вы не хотите сказать?

Кардинал с нетерпением нахмурил свои густые брови.

— Герцогиня, — сказал он строгим тоном, — все это очень серьезно, и если я заговорил с вами шутливым тоном, то это потому, что женский ум, наклонный к шутовству, не понимает серьезных причин, представленных в словах серьезных. Следуйте послушно за мною, куда я вас поведу. Этого требуют и ваши выгоды, не только мои.

Герцогиня потупила голову, и смягченный кардинал продолжал:

— Во-первых, ты должна переменить твой образ жизни.

— Как это, дядюшка?

— Набожность, которую я тебе посоветовал, чтобы приобрести доверие королевы-матери, к которой мне нужно было тебя поместить, теперь бесполезна, и даже будет вредна для моих намерений. Ты потихоньку это перемени.

— Ах! Дядюшка, вы не могли дать мне приказания более для меня приятного! — с радостью вскричала герцогиня де Комбалэ. — Я набожна не больше вас, и признаюсь, эта маска лицемерия, которую вы надели мне на лицо, очень меня стесняла.

— Ну, ты можешь ее снять.

— Уф! — сказала отставленная ханжа со вздохом облегчения.

— Ты объявишь громко для объяснения перемены в твоем поведении, что в ту минуту, как ты хотела привести в исполнение твой план и совсем отказаться от света, надев одежду кармелиток, ты почувствовала себя недостаточно одушевленной благодатью и из любви к Богу предпочла сделаться светской женщиной, чем дурной монахиней. Даже королева-мать одобрит тебя.

— И справедливо.

— Ты тотчас бросишь степенную одежду, которую носишь так давно, и заменишь ее самым щегольским и самым богатым костюмом.