Анна, Ханна и Юханна

Фредрикссон Мариан

Наступила благословенная тишина. Все столпились вокруг с широко открытыми глазами и ртами. Никогда еще у Норвежских водопадов не было такой оглушительной тишины.

– Это автомобиль, – сказал Бруман. – Наш Рагнар, будь он неладен, добыл себе автомобиль!

Он засмеялся, и Рагнар, вылезший из своей махины, тоже стал смеяться. Отец и сын долго хохотали до слез.

Рагнар, отсмеявшись, обрел наконец дар речи:

– Маманя, дай мне что-нибудь кинуть в топку. Я голоден как волк.

Ханна, с трудом переставляя дрожащие ноги, пошла разогревать

остывший обед, а все братья, жужжа словно пчелы, окружили удивительный экипаж.

– Ты купил автомобиль за собственные деньги? – спросил Бруман.

– Да, я начал экономить каждый риксдалер, когда еще работал у Хенриксена. Потом я хорошо зарабатывал на стройке в Гётеборге и к тому же получил наследство. Но теперь автомобиль будет кормить меня.

Йон не осмелился спросить, сколько стоит автомобиль. Тысячу, несколько тысяч? Рагнар ел и одновременно говорил с набитым ртом, и Ханна не отважилась сделать ему замечание. Город в устье реки Гёты растет. Фредриксхалл – просто жалкая дыра по сравнению с большим городом у моря. Строителям там живется хорошо, но беда, что город буквально завален древесиной, кирпичом и цементом.

– Транспорт не поспевает за развитием, – сказал Рагнар. – Лошади и телеги мешают движению на дорогах. Единственное решение – автомобили. Так что на отсутствие работы жаловаться не придется.

Ханна в целом хорошо понимала сына, но ее мучил один вопрос: на каком языке он изъясняется?

В конце концов она не выдержала и спросила. Рагнар рассмеялся и ответил:

– По-шведски, мама. Я наконец научился говорить по-шведски.

– Ты говоришь так, как пишут в книгах, – уважительно произнесла Юханна.

После еды Рагнар решил покатать на машине все семейство. Он предложил взять несколько матрасов и положить их в кузов, чтобы мужчины могли устроиться с удобствами.

– Мама сядет в кабину и посадит Юханну на колени.

Преодолеть свои предубеждения Ханна оказалась не в силах.

– Я никогда не сяду в эту дьявольскую повозку, и моя дочь тоже.

В кабину в конце концов сел Йон, а братья забрались в кузов. Юханна тихо плакала от горя, и Рагнар шепнул ей на ухо:

– В другой раз, малютка. Я не уеду отсюда, не покатав тебя.

Они вернулись через несколько часов и принялись наперебой рассказывать, как у окрестных крестьян, потерявших от изумления дар речи, отвисали челюсти, старухи голосили от страха, а дети вопили от восторга. Альвар Альварссон приподнял шляпу, когда Бруман вышел из машины, чтобы купить свою газету, а пастор лично подошел к ним, чтобы хорошенько рассмотреть диковинный экипаж.

– Я знал, что автомобиль должен появиться даже в этой глуши, – сказал он, – но не думал, что это произойдет так скоро.

Это понравилось Ханне, это было красиво. И когда Рагнар утром предложил покатать ее и Юханну, Ханна ответила:

– Я не хуже людей, хотя мне и трудно меняться.

Весна тысяча девятьсот десятого года началась в Дальслане незаметно, мягко просочившись между соснами. Не было

резких перепадов, как обычно, когда весна делала решительный шаг, а потом, раскаявшись, отступала. Нет, она тихо кралась, и ни один подснежник не замерз от вернувшегося мороза.

Скворцы прилетели рано и уверенно обосновались на севере, где было на этот раз теплее, чем обычно. Шли дожди, светило солнце, подснежники сменялись фиалками. В одно майское утро зацвели клены, и медовый аромат окутал Норвежские водопады.

Йон Бруман стал уставать больше чем обычно, бродя с дочкой по лесу. Но усталость тяготила лишь тело, ум же его никогда не был таким острым, как теперь.

Они с Юханной наблюдали возвращение перелетных птиц на старые обжитые места. Когда ласточки только строили свои глиняные гнезда на крутых склонах оврагов Ульвклиппана, гагары уже высиживали яйца, а соколы учили летать вылупившихся птенцов.

Бруман просто радовался, а дочка впитывала новые впечатления как губка.

Этой весной Юханна стала религиозной. Это останется с ней навсегда, как навсегда становятся в молодости социалистами и безбожниками.

Так продолжалось до лета, когда Йон распрощался с состоянием своеобразной, необыкновенной радости, в котором пребывал до тех пор. Он чувствовал, что в нем сошлись, встретились жизнь и смерть. Он чувствовал, как они пьют за здоровье друг друга, словно старые товарищи, стремящиеся испытать приятное чувство легкого опьянения, которое охватывает человека после первого глотка.

Он не испугался, осознав эту связь, – это был проложенный им ручеек, из которого Юханна вволю утоляла свою жажду. Он чувствовал невероятное облегчение и одновременно заботу. Но забота эта не тяготила его, она была подобна светлой грусти, которая делает восприятие мира лишь глубже.

Несколько следующих недель он пытался собраться с мыслями и обдумать свою жизнь. Иногда ему казалось, что жизнь была к нему милостива и как следует о нем позаботилась. Но подчас итог пугал его. Испытывая муки совести, он думал о том, что двадцать лет не видел свою мать. Думал он и о сыновьях, которых упустил, и только заставлял их выполнять работу, слишком тяжелую для растущих организмов.

Но была и Юханна, девочка, исходившая с ним все лесные тропинки и берега озер. Может быть, эта его любовь была эгоистичной и ребенок остался беззащитным перед жестоким миром?

Юханне восемь лет. Столько же было его первой дочке, когда она умерла. Но эта девочка будет жить, она удачно родилась и выросла здоровой.

Спасибо за это Ханне.

Думал он и о Ханне. Удивительно, но Ханна была единственным человеком, перед которым Йон не испытывал никакой вины. Не то чтобы он был идеальным и безупречным мужем, во многих своих поступках в отношении жены он искренне раскаивался. Чувства вины не было, потому что Ханна ни в чем его не упрекала.

Он надолго задумался и в конце концов пришел к заключению, что тот, кто ждет от себя несправедливости, редко ее у себя находит.