Анна Леопольдовна

Курукин Игорь Владимирович

Принцесса Анна принадлежала к младшему поколению современников Петровских реформ, еще не имевших возможности похвастаться хорошим образованием и светским воспитанием (вспомним манеры и развлечения ее побывавшей в Европе матери, «дикой герцогини» Екатерины). Сверстники нашей героини допускали в светских беседах непарламентские выражения, а по отношению к домочадцам рукоприкладство. Новые веяния как будто застали врасплох и дам. «Непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи, садится к другим молодцам и мужчинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна. Скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва», — неодобрительно отзывалось о таких эмансипированных особах петровское наставление для молодежи — «Юности честное зерцало».

Чего стоят, например, соревнование придворных дам

Екатерины I на скорость выпивания полуторалитрового кубка пива или нередкие происшествия вроде ссоры, случившейся во дворце в царствование Анны Иоанновны: «Всемилостивейшая государыня! В день коронации вашего императорского величества… пришед… Чекин и толкнул его, Квашнина-Самарина, больно, отчего он, Квашнин-Самарин, упал и парик с головы сронил и стал ему, Чекину, говорить: "для чего-де ты так толкаешь, этак-де генералы-поручики не делают". И без меня в тот час оный Чекин убил (побил. — И. К.) дворянина Айгустова, с которым у него, Чекина, в вотчиной коллегии дело, а оный Айгустов в то число был у меня, а после того он же, Чекин, пошед к князь Ивану Юрьевичу и стал ему на меня жаловаться и бранил меня у него князь Ивана Юрьевича матерны и другими срамными словами».

Представители «высшего света» той поры пили неумеренно, били лакеев прямо во дворце, отличались грубым шутовством, жульничали в картежной игре и платили штраф за нежелание посещать театр даже в более изысканные времена царствования Елизаветы Петровны. На фоне пьющих дам или дерущихся во дворце генералов даже забавы придворных шутов не выглядят из ряда вон выходящими. А юная Анна сумела овладеть двумя иностранными языками; по-французски она не только «понимала», но и писала (о чем свидетельствуют ее собственноручные письма любезному другу Линару), да еще откуда-то получила пристрастие к «драматическому стихотворству», совсем не свойственному дамам того времени. Французский посол Шетарди заметил, что ей не нравилась еще одна привычка той эпохи — она не нюхала табак.

Уже потому она могла вызывать некоторое недоумение у современников и казаться «белой вороной» в кругу сверстниц. А уж «вкус к уединению», желание уклониться от публичных церемоний, нелюбовь к «притворству» и подавно разнились с принятыми при дворе нормами поведения. Добавим, что при этом она не была «синим чулком»: регулярно появлялась на придворных балах и маскарадах и за модой следила. Ее багаж, отправленный за границу в 1742 году (тогда ссыльная правительница и ее муж еще не теряли надежды на выезд из России), содержал десятки туалетов — робы, самары, «кафтаны», юбки, корсеты, шлафроки и полушлафроки, домино, шубы, епанчи [16] , платки, ленты, башмаки, уложенные в несколько огромных сундуков ²⁰³.

16

Роба(от фр. robe) —платье. Шлафрок(от нем. Schlaf —сон и Rock —пиджак) — просторная домашняя одежда, достигающая лодыжек. Домино(ит. dominoот лат. Dominus —господин) — маскарадный костюм, длинный плащ с рукавами. Епанча— широкий плащ-накидка, обычно без рукавов, часто с капюшоном.

Современники принцессы, знавшие ее лично, отметили ее доброту и великодушие, не только во времена дворцовых переворотов не слишком подходившие для придворных «обхождений». «Сострадательное и милосердое сердце правительницы устремилось к облегчению участи несчастных, пострадавших под грозным деспотизмом Бирона как в регентство его, так и в государствование Анны Иоанновны. Каждый день просматривала она дела о важнейших ссыльных, предоставив Сенату облегчить судьбу прочих… Такое прекрасное вступление в правление, доказывая превосходство сердца правительницы, долженствовало бы предвещать благополучную участь самой великой княгини. Но в книге судеб предначертан был ей жребий самый злополучный», — писал об Анне неизвестный автор примечаний к запискам Манштейна. Да и по мнению самого Манштейна, скептически относившегося к правительнице, «Россия никогда не управлялась с большей кротостью, как в течение года правления великой княгини. Она любила оказывать милости и была, по-видимому, врагом всякой строгости. Она была бы счастлива, если бы домашнее ее поведение было так же хорошо, как в обществе, и если бы она слушалась советов умных людей» ²⁰⁴.

И отрицательные, и положительные характеристики принцессы сходятся

в том, что Анна Леопольдовна не вполне вписывалась в окружавший ее придворный мир с его этикетом, интригами, развлечениями. Она умела при случае проявить характер; пренебрежение условностями светской жизни и стремление замкнуться в кругу близких людей составили ей репутацию «дикой» и «надменной» принцессы. «Великая охотница» до книг должна была среди дам 1730-х годов выглядеть по меньшей мере странно — в этом кругу чтение отнюдь не было модным занятием. Другое дело, что отчуждение от «света», его дел и забот лишь усиливало с годами природную застенчивость Анны — и при этом мешало узнавать и привлекать к себе людей, не давало научиться пользоваться их пристрастиями и слабостями, что составляет важнейший элемент искусства управлять.

Однако ей действительно было присуще милосердие — не самое типичное качество для придворных нравов той эпохи. Свидетельства мемуаристов о пересмотре приговоров предшествовавшего царствования подтверждаются документально. 9 декабря 1740 года правительница потребовала к себе дело казненного Артемия Волынского, а 29 декабря Тайной канцелярии было предписано подать «экстракты» обо всех отправленных в ссылку в годы правления Анны Иоанновны. 7 января следующего года Анна Леопольдовна повелела Сенату «облехчение учинить» сосланным «по первым двум пунктам», а семьям умерших в застенке или в ссылке «некоторое удовольствие пожаловать»; аналогичные указания о пересмотре дел и снисхождении к осужденным были даны Тайной канцелярии ²⁰⁵. Такой милости по отношению к государственным преступникам практика тогдашней российской юстиции не знала. Анна сама читала следственные дела арестованных при Бироне офицеров и требовала их реабилитации.

В последующие месяцы Тайная канцелярия исправно подавала требуемые экстракты, а с мест приходили запрошенные сведения. Из них следовало, что в Оренбурге содержались 108 ссыльных, в Архангельске — 26, на заводах — 49 и в Иркутской провинциальной канцелярии — 184 ²⁰⁶. Судя по этим справкам, итоговый реестр был подан в Кабинет 2 ноября 1741 года — как раз накануне нового дворцового переворота.

Судя по сохранившимся документам, экстракты сначала рассматривал Кабинет. Министры выносили на высочайшее имя свои рекомендации, а Анна их утверждала. Так, 4 апреля 1741 года она завизировала доклад об освобождении из ссылки друзей Артемия Волынского — бывшего генерал-кригс-комиссара Ф. И. Соймонова и чиновника Коллегии иностранных дел И. де ла Суды, а 20-го постановила отпустить на свободу бывшего белевского воеводу Ивана Юшкова, прапорщика Семена Перкусова (осужден за «небытие» у присяги), живописцев Ивана и Романа Никитиных (сосланы за чтение памфлета на Феофана Прокоповича). Только заточенный в Соловках адмиралтейский магазейн-вахтер Дмитрий Мещерский был оставлен в монастыре, но в «свободном» состоянии — моряк вел себя совсем уж неприлично, публично заявляя, что знакомые офицеры уговаривали его поближе познакомиться с принцессой Елизаветой: «Она таких хватов любит — так будешь Гришка Рострига» ²⁰⁷.

Одними из первых помилованных ссыльных стали сын и дочь Волынского и проходившие по его делу бывший секретарь императрицы Иван Эйхлер, архитектор Иван Бланк. Возвратились из ссылки «консультант» князя Д. М. Голицына и бывший вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик, адъютант князя В. В. Долгорукова Николай Чемодуров. Вернулись уцелевшие после репрессий князья Голицыны и Долгоруковы и безвестные канцеляристы Придворной конторы. Всего же в правление Анны Леопольдовны ее указами были освобождены 73 человека, проходившие по процессам 1730-х годов ²⁰⁸. Среди них были и те, про кого ничего не знали даже сами следователи: в апреле 1741 года начальник политического сыска А. И. Ушаков распорядился доставить к нему из Выборгской крепости «безымянного арестанта» и хоть какие-то указы о нем, которых в самой Тайной канцелярии не оказалось.

Об участи Бирона мы уже говорили. Анна имела все основания сослать его первого «сообщника» А. П. Бестужева-Рюмина в сибирскую глушь, однако распорядилась не только помиловать его, но и всего лишь отправить с лишением чинов в белозерские вотчины, а все конфискованные «пожитки» отдать жене и детям опального ²⁰⁹. Другой милостивый указ повелел освободить капитана Петра Калачова, угодившего при Бироне в Тайную канцелярию за то, что желал попасть к цесаревне Елизавете и убедить ее «принять» российский престол: «Вся наша Россия разорилась, что со стороны владеют!» — и отправленного на Камчатку ²¹⁰. Калачов был прощен, но донесший на него племянник, Преображенский капрал Василий Кудаев, 25 февраля 1741 года получил «за правой извет» на дядю заслуженную награду (выполнение им гражданского долга было оценено в полсотни рублей).