Анна Леопольдовна
Шрифт:
К примеру, только за период с 3 по 24 марта 1741 года Анна Леопольдовна направила в Сенат 41 такой указ, не считая присланных «из придворных рекетмейстерских дел» и «отданных от двора его императорского величества». Указы жаловали чины, разрешали отставку с повышением ранга, позволяли получить жалованье, даровали «деревни» с крепостными душами и мызы в аренду в Прибалтике. «Столярного дела мастер» Иоганн Еринг получил отсрочку на взыскание с него заемных денег, назначенный сибирским губернатором генерал-майор Шипов — 345 душ, а майор Михаил Бабтист «за службы и что он принял веру греческого исповедания, пенсион по смерть его, на год по 200 рублей, а когда умрет, то оставшим по нем дочери его, вдове с сыном о даче на каждого человека по 50 рублей на год» 221. Порой она даровала жизнь — олдерману (старейшине) серебряного цеха Матвею Боку, осужденному на казнь за убийство сторожа морского рынка, или «каторжному невольнику» дезертиру Федору Михайлову, который и в каторжной казарме ухитрился украсть штуку полотна. До самого конца правления Анны такие «милостивые» распоряжения (иногда
Иногда к правительнице как-то попадали челобитные с самого «низа» — например, прошение прихожан Гавриловской слободы Суздальского уезда или слезная просьба «лакейской жены» Авдотьи Карповой; по рассмотрении последней принцесса велела московскому главнокомандующему С. А. Салтыкову выдать просительнице 200 рублей 223. Через жену вице-канцлера М. Г. Головкина Анна жаловала деньги монастырям.
Выполнила она и просьбу служившего при Кунсткамере «монстра» Петра Воробьева. Тот был в 1737 году привезен отцом в Петербург из Тюмени. На левой ладони у него имелся нарост, постоянно увеличивавшийся, пальцы на руках росли неправильно, на правой ноге пальцы вовсе отсутствовали, а выше лодыжки пролегала опоясывающая впадина, словно ногу перевязали ниткой. Еще в августе 1739 года им была подана челобитная: «Во Академию наук доносит той же академии монстр Петр Воробьев, а о чем, тому следуют пункты. В прошлом 1737 году июня 6 дня прислан я, нижайший, при указе из Правительствующего Сената в вышереченную Академию наук, при которой и поныне обретаюсь. А ее императорского величества жалованья получаю токмо денежное для пропитания по осмнадцати рублев в год, а мундира против бывшего монстра Фомы Игнатьева и поныне мне не дается, отчего ныне стал наг и бос. И дабы указом ее императорского величества повелено было против вышеозначенного бывшего монстра Фомы Игнатьева давать мне в три года мундир. К сему доношению Петр Воробьев руку приложил». Конференция академии постановила выдать мундир и добавить два рубля к жалованью, что так и не было выполнено. Бедный «монстр» вновь напомнил о себе в июне 1740-го, и вновь соответствующее решение залежалось, пока по императорскому указу в сентябре 1741 года заждавшийся Петр Воробьев не получил-таки долгожданный мундир зеленого сукна с шитьем и шляпу ценой в 9 рублей 97 копеек 224.
Правительница и сама проявляла инициативу: вероятно, по ее просьбе Кабинет запросил Сенат и комиссию по составлению Уложения, «до которых лет малолетние от пытки… увольняютца» 225. Перекрещенная лютеранка отменила ограничения при пострижении в монахи и фактически проведенную в 1740 году ее теткой секуляризацию церковных владений: «заопределенные» вотчины, управлявшиеся Коллегией экономии, были возвращены архиерейским домам и монастырям 226.
Как и в предыдущее царствование, правительство стремилось поддержать спокойствие в столице: были установлены твердые цены на продовольствие, контролировавшиеся полицией. Вопрос о ценах в новой столице, где сосредоточена была масса мастеровых и работных людей и куда многие товары и продукты везли за сотни верст, всегда волновал власти. Комиссия о коммерции еще в 1733 году просила издать указ об установлении постоянной таксы на хлеб и мясо «знающими людьми купецкими» в общем присутствии Главной полиции, ратуши и Камер-конторы, но при Анне Иоанновне этого так и не было сделано, тем более что торговцы возражали. Петербургские рыбники объясняли: «…живую рыбу в садки покупают они на прибывших судах общим числом, а не считая по родам рыб, для того, что ежели живую рыбу покупать на счет — она перемнется, и от того станет скоро снуть; из чего им будет великий убыток. И затем сколько числом каких рыб купят, подлинно знать не могут. А с садков ту живую рыбу продают разными ценами; с весны, когда больше привозу, продают дешевле, а с Петрова дня, в июле, в августе и сентябре месяце та живая рыба снет скоро, и для того чтобы им возвратить свои истинные деньги, оставшуюся] за тем живую рыбу продают уже дороже. К тому же де ту живую рыбу одного звания и одной меры, и в одно время покупают сами и продают неравными ценами, потому что раннего лова, которая иссиделась и коя утомилась, продают дешевле, а последнего лова дороже; и затем умеренной цены той живой рыбе установить невозможно».
В июле 1741 года в Главной полицмейстерской канцелярии появилось особое отделение с целью «смотрения за продажею харчевых припасов и установления оным цен» и в Сенат была представлена «таблица, по каким ценам ныне в Санкт-Петербурге съестные припасы продавать велено». Согласно этому прейскуранту говядина в правление Анны Леопольдовны продавалась «по грошу фунт ссек [17] , кострец и грудинка, по грошу без полушки за фунт бедра и по три деньги [18] фунт — край, ребра и переды». Фунт свинины стоил три копейки; баранины — две-три копейки, солонина «московского привоза и соленья» шла за полторы копейки; за ветчину же надо было платить от трех до четырех копеек за фунт.
17
Ссек— большой кусок говядины без кости с передней верхней части задней ноги.
18
В описываемое время грош—
Свежая осетрина и черная икра продавались по три — пять копеек за фунт, «свежепросольная осетрина и белужина здешнего соленья» — по три-четыре копейки; «белужина коренная и косящетая и теши матерые, засольные» шли за две с деньгой — три копейки, «сиги соленые» крупные — за четыре копейки, средние — за три, меньшие — за одну-две; «судаки и щуки по разновеску» стоили от одной до двух копеек, семга — четыре-пять копеек за фунт, полтора рубля за пуд. Дешевле всего стоила селедка — от полутора копеек до деньги за фунт. Лещи продавались «без веса», поштучно: большие — по пять копеек, средние и меньшие — от четырех до одной копейки.
Торговлю спиртным контролировали и того строже. 3 марта 1741 года в столице открылся новый питейный дом «близ двора купца Истомина». Не успел целовальник Иван Седельников вступить в должность, как попался на жульничестве: продал вина на пятак, а «по перемеру заорлеными указными мерами» вышло всего на две с половиной копейки. Продавец утверждал, что ошибся исключительно из-за «многолюдства» в заведении, но ему не поверили. Наказание было строгим: целовальника водили по улицам и отпускали по четыре удара кнутом «перед каждою знатною фартиною», после чего вырвали ноздри и отправили в вечную ссылку «в страх другим целовальникам», поскольку не только была нанесена «народная видимая обида», но и пострадал государственный интерес: «видя те обмеры, питухи, оставя казенные продажи, принуждены искать корчемной продажи» 227.
Цены должны были устанавливаться по сезонам — зимой, весной, летом и осенью, — исходя из обстановки на рынке и количества завоза, и публиковаться в «Санкт-Петербургских ведомостях» 228.
Солидный обыватель или дворянин с высоким жалованьем, которому к тому же высылали продукты из имения, вполне мог себе позволить вышеперечисленное продовольственное разнообразие. А не самые низкие «оклады» мастеровых уже заставляли экономить. Так, строившие новый летний дворец Анны Леопольдовны флотские охтинские плотники получали «по силе коллежских (Адмиралтейств-коллегий. — И. К.) определениев помесячно по 3 рубля каждому на месяц, а за прогул вычиталось у них из оного месячного трехрублевого окладу каждому небытно… при работе… день втрое, а за небытие за болезнею при работе дачи… не бывает; а буде оные плотники употреблены будут в работу в воскресные, праздничные и шабашные дни, производится же сверх их месячного трехрублевого оклада по 10 копеек на день». Так же оплачивался труд столяров, присланных из конторы строения Невского монастыря, — их годовая зарплата составляла 24 рубля в год; столько получал опытный мастер-работник на текстильных мануфактурах. Но каково было тем, кто отправлялся на заработки и за свой неквалифицированный труд получал 8—12 рублей в год при прожиточном минимуме в семь рублей? 229
Несостоявшаяся «Анна Вторая»
Остерман составил для Анны Леопольдовны обширную записку на немецком языке, содержавшую перечень важнейших задач текущей и перспективной политики 230. Опытный министр подчеркнул достоинства правительницы — ее благочестие, «врожденное милосердие» и любовь к правосудию, но предупредил, что правление — труд нелегкий. Он рекомендовал 22-летней великой княгине уделять не менее одного дня в неделю внешнеполитическим делам и ознакомлению с реляциями российских посланников за границей, а также не менее четырех дней в неделю лично собирать заседание «совета» с участием не только членов Кабинета, но и генерал-прокурора, сенаторов, высших военных чинов и духовных лиц из Синода. Министр наставлял свою подопечную: опытные советники, конечно, нужны, однако и их мнениям не стоит слепо доверять; ей придется самой «всё выслушивать и всё исследовать».
Остерман наметил целую программу преобразований: составить, наконец, описание государственных доходов и расходов, так и не осуществленное при Анне Иоанновне. Желательно, считал он, с целью искоренения недоимок провести новую ревизию-перепись для установления количества налогоплательщиков. Для повышения казенных доходов надо бы проверить эффективность работы внутренних таможен, «истребить» легковесные медные пятаки; разобраться с «упадающими» питейными сборами, для чего, возможно, стоит несколько ограничить дворянское винокурение, а кабаки не отдавать на откуп, а передавать в городское управление. Хорошо бы также ввести свободную торговлю с Китаем и позаботиться о «вспоможении фабрикантам».
Для улучшения работы администрации необходимо было завершить сочинение «книги законов», составить новые штаты учреждений, увеличить жалованье служащим и решительно производить в чины «из народа, которые имеют достоинства и заслуги». По отношению к церкви Остерман рекомендовал продолжать петровский курс, опираясь на Духовный регламент 1721 года, но в то же время повысить статус приходского священника ради «истинного и нелицемерного благочестия».
Министр осторожно предлагал некоторые новшества: не стоит ограничивать срок пребывания на посту воевод двумя годами, чтобы они не «прокладывали запрещенные пути» в целях быстрого обогащения. Для укрепления боеспособности армии следует регулярно проводить смотры дворян-помещиков и поощрять службу на флоте, не пользовавшуюся популярностью. Завершал записку внешнеполитический раздел, где опытный дипломат советовал избегать чересчур тесного сближения с какой-либо державой и прежде всего преследовать «свои особенные фундаментальные выгоды».