Анна Леопольдовна
Шрифт:
Разумеется, двор Екатерины имеет сходство с двором Людовика XIV [134] . Сказать, что любовницы короля играли совершенно ту же роль в Версале, какую играют фавориты Екатерины в Петербурге, не будет грехом против его памяти. Что же касается безнравственности, распущенности, интриг и низостей петербургских куртизанов, в этом отношении петербургский двор возможно сравнивать с двором византийским. Всякий нижний офицерский чин, всякий молодой человек, лишь бы только он был одарен хорошими телесными качествами, может мечтать о милостях своей властительницы, которую он превозносит до небес.
134
Людовик XIV –
И хотя императрица, подобно языческим богам, более чем часто спускается со своего Олимпа, чтобы вступить в короткие отношения с простыми смертными, уважение ее подданных к ее авторитету и власти не уменьшается от этого; напротив, все восхищаются ее выдержкой и умом. Те, которые стоят к ней ближе и которые независимо от своего пола пользуются ее милостями, не могут довольно нахвалиться ее добротой и приветливостью и действительно ей преданы.
Но для того чтобы приблизиться к вместилищу милостей, необходимо сделать множество визитов, просить, гнуть спи ну. Это унизительно и тяжело. И, замечу кстати, доказывает, как мало изменилась Россия от блаженного времени императрицы Анны Ивановны. Но разве не изменилась речь? Разве не изменились книги?..
Однако же попытайтесь приблизиться к дому красавца Платона Зубова, юного фаворита императрицы-бабушки. Огромная толпа просителей и придворных всех рангов собирается, чтобы присутствовать при туалете графа. Улица запружена совершенно так, как перед театром, экипажами, запряженными по четыре или по шесть лошадей. Иногда, после долгого ожидания, слуги выходят объявить, что граф не изволит сегодня показаться. А в другие дни распахиваются обе створки огромной двери и все кидаются вперед: генералы, кавалеры в лентах, длиннобородые купцы…
Величие империи привлекает. Все немецкие принцессы бывали очень счастливы, получив приглашение от императрицы и льстя себя надеждой, что которая-нибудь из их дочерей выйдет замуж за великого князя Павла. Во мнении Германии Россия пользуется и славою и значением. Молодые принцессы, предназначавшиеся для России, видели перед собой прекрасное будущее, особенно прельщавшее их матерей. Так прекрасные черкешенки предавались лишь грезам о счастье, когда их уводили рабынями в гаремы турецких пашей. Любящие сердца матерей склонны были видеть в блестящей судьбе Екатерины хорошее предзнаменование и для своих дочерей, невольно ожидая такой же дороги жизненной, усеянной цветами и бесконечными радостями. Они не останавливались перед мыслью о жертвах, которых это могло стоить, или же в их глазах эти жертвы были ничем иным, как простыми затруднениями, из коих молодые княгини сумеют прекрасно выйти, и потому и незачем перед ними останавливаться…
Филипп Андреевич, которому скромность свойственна в высшей степени, все же не выдержал и рассказал, как ему случилось преподнести Ее величеству свой труд, посвященный усовершенствованию хирургических инструментов, то есть рукопись.
В зале царскосельского дворца он очутился по протекции ученой дамы, княгини Дашковой [135] . Вместе с еще несколькими просителями его представили обер-камергеру графу Шувалову. Граф поставил просителей в ряд у входа в зал, на пути императрицы. Сначала стали входить парами камер-юнкеры, камергеры и знатные сановники. Наконец появилась сама императрица в сопровождении придворных дам. В первое время аудиенции Филипп Андреевич не имел времени рассмотреть ее, так как надобно было преклонить колена, поцеловать ей руку. Кто-то назвал ей фамилию Филиппа Андреевича. Число просителей и придворных увеличилось. Императрица стала обходить всех, обращаясь к каждому с любезными словами по-русски или по-французски. Это была уже пожилая, но очень еще сохранившаяся женщина, скорее низкого, нежели высокого роста, очень полная. Ее походка, ее осанка, весь ее вид имели печать достоинства и изящества. Она не делала резких движений, все в ней было величественно и благородно. Но это была сильная река, все уносившая на своем пути. Ее лицо,
135
Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) – княгиня, поддерживала будущую Екатерину II, участвовала в перевороте 1762 года, оставила интересные «Записки», директор Петербургской академии наук и президент Российской академии.
– Картины вашего отца очень хороши. Вы имеете право гордиться тем, что вы сын первого русского художника! Надеюсь, вы здесь хорошо себя чувствуете…
Этих немногих слов оказалось достаточно, чтобы привлечь к персоне скромного корабельного врача целую толпу льстецов. Филиппа Андреевича пригласили к столу, накрытому под колоннадой, это было высокой честью, так как императрица приглашала к этому столу только особенно приближенных к себе лиц…
– … Едва ноги унес! – говорил нам Филипп Андреевич со смехом об этой аудиенции…
Тем не менее на его рукописи императрица собственной своей рукой начертала дозволение печатать. И труд Филиппа Андреевича был напечатан в одной из типографий Санкт-Петербурга. Один из экземпляров своей книги Филипп Андреевич подарил мне.
Филипп Андреевич показал мне имеющиеся у него живописные и графические работы его отца, которые он бережно сохраняет. (Некоторые из этих работ сохранились до настоящего времени и являются ныне собственностью Кьяры Мастроянни, дочери Марчелло Мастроянни, и Катрин Денев. ( Прим. пер.))
Я долго отказывалась принять в подарок которую-нибудь из этих работ и наконец согласилась все же взять лист с изображением молодой четы – Андрея и его жены Арины, представляющий собой эскиз к картине маслом на холсте. (Это наиболее известная картина художника «Автопортрет с женой». ( Прим. пер.))
Я рада и довольна, я выбрала именно то из работ Андрея, что мне и хотелось и должно было выбрать.
Прощание с этой добросердечной семьей сына моего возлюбленного не могло не быть трогательным. Я целовала детей, крепко обняла Наталию Федоровну, крепко пожимала руку Филиппу. В последние часы эти милые супруги подарили мне также и множество необходимых в путешествии вещей, и соболью накидку, и прекрасную турецкую шаль…
Вся семья собралась проводить меня, и я махала с палубы прекрасной «Серпентины» белым платком, как махала мне совсем недавно, прощаясь со мной, несчастная принцесса Елизавета…
Худощавый старик в старомодной треугольной шляпе бросается обнимать меня. Боже мой! это Карлхен, мой брат-близнец…
– Элена! – повторяет он. – Элена! Ты возвращаешь мне молодость, ты совершенно не изменилась, по-прежнему прелестна…
Судьба подарила мне столько подарков: неизбывную любовь, нежную дружбу, радость увидеть счастливыми потомков моего возлюбленного и наконец – чудесного любящего брата!..
Первое письмо принцессы Елизаветы уже меня ждало. Вот оно, писанное по-русски: «Милостивая государыня Елена. Позвольте нам обще за особливое к нам ваше материнское и вечно незабвенное к нам усердие, которое мы видели и будем помнить по жизнь свою, принести наичувствительную благодарность вам, благодетельнице нашей. Почти три месяца столько мы в пути от больших морских страхов обеспокоены, что описать не в силах. Карл Бошняк в грустных наших состояниях от морских погод, так и куда прибыли, в иностранных языках весьма много нам служил переводчиком. При всем том свидетельствую мое сестрице и братцев почтение вам. Доброжелательная к вам Елисавет».