Анна-Мария
Шрифт:
Узкая, в рытвинах улица, темные, сбившиеся в кучу дома, комнаты, заставленные громоздкими кроватями и шкафами, задние комнатушки, выходящие на узкий, точно колодец, двор… А вокруг — поля, раздолье, воздух, лысая гора с пятнами зелени — так изображают леса на карте… Магистраль проходит ниже, совсем рядом. Анна-Мария успела побывать во многих домах, расцеловаться с мужчинами, с женщинами, осушить бесчисленное количество стаканчиков аперитива. Она собиралась зайти еще к Жозефу, а потом к обеду вернуться к Луизетте. Луизетта отпустила ее одну в этот обход, потому что ей надо помочь матери, ведь та сама не управится с обедом; ну что
Жозеф жил на окраине в доме с желтой дверью, рядом с сапожником. Анна-Мария шла по улице, где ей был знаком каждый камень под ногами, каждая занавеска на слепых оконцах, и бакалейная лавка коллаборациониста, и мясная, в заднем помещении которой она встречалась со связными от Жако. Справа возвышалась церковь. Анна-Мария вспомнила о тропинках за церковью, где они гуляли с Раулем… Надо было хорошо знать эти тропинки, чтобы не заблудиться.
Дверь, с занавеской от мух из бумажной ткани, была открыта. Просунув руку за занавеску, Анна-Мария постучала в открытую створку и вошла. Жозеф с женой и мальчиком сидели за столом.
— Вот те раз! — все твердил Жозеф. — Вот те раз!
Он не знал, куда ее посадить, неужели она не пообедает с ними? Как обидно! Ну тогда — ломтик колбасы и глоток аперитива. Жозеф, небольшого роста, коренастый, ладно скроенный парень с правильными чертами лица, большими красивыми глазами, прямым носом и гривой черных вьющихся волос, буквально не помнил себя от радости.
— Видишь, — говорил он жене, — видишь — это Барышня… Теперь ты ее знаешь — живую. По рассказам даже малыш и тот тебя знает!
Явное преувеличение; мальчуган сидел на своем высоком стуле, шлепал ложкой по супу так, что брызги летели во все стороны, и заливался громким смехом: волнение взрослых передалось и ему. Жена у Жозефа маленькая-премаленькая, ну просто девочка, сходство у нее с мужем было разительное — как брат и сестра.
Всех настолько переполняли чувства и воспоминания, что они никак не могли разговориться и только улыбались и спрашивали друг друга: «Значит, у тебя все в порядке? Значит, все хорошо?» Раз Анна-Мария не останется обедать, то они увидятся вечером, надо спокойно посидеть и потолковать. Здесь не так уж благополучно — впрочем, как и всюду, всё идет из рук вон плохо… На Жозефе была старая заштопанная рубаха, брюки в заплатах. В доме стояли колченогие стулья, продавленный диван. Жена ходила босиком. Жозеф работал на заводе, но только полдня: заводу не хватало сырья. Жозеф предпочел бы крестьянствовать, как раньше, он больше всего любил копаться в земле, да и жилось бы легче, но ферма его, сожженная немцами, еще не восстановлена, и он ни черта за нее не получил. «Не знаю, что ты думаешь о политике, Барышня, — сказал Жозеф, — а я вступил в компартию, меня это вполне устраивает… Еще стаканчик, только не вздумай отказываться…»
В эту минуту у двери послышался шум; довольно смешное зрелище, когда два жандарма пытаются одновременно протиснуться в узкую дверь. Рослые, жирные, в форме защитного цвета, в крагах, при револьверах, кожаных ремнях, в фуражках, они гремели каблуками, как подковами, точно в дом ломилась лошадь… Жозеф встал… А потом произошло что-то совершенно неожиданное: все вдруг смешалось, шум, свалка, содом; так бывает, когда сцепятся два пса, за секунду до того выжидательно
— Не валяй дурака, — сказал, поднимаясь, первый жандарм, — все равно тебя возьмут.
— А за что, собственно? — Жозеф переводил взгляд с одного жандарма на другого, еле сдерживаясь, чтобы не броситься на них.
— Нам приказано арестовать тебя, давай, давай без скандала!
— Арестовать, за что? Что я сделал?
— Это тебе скажут в П.
— Мне не известна причина ареста. Я вас не знаю. Где ордер? — Жозеф весь побелел, брови на мертвенно бледном лбу сошлись в одну черную линию, будто проведенную углем. У жены его зуб на зуб не попадал.
— Послушай, — сказал жандарм, тот, которого он сбил с ног, — ордера у меня нет, но он будет, что пользы откладывать? Разве только если ты собираешься бежать… Коли за тобой нет никакой вины, лучше явись и дай объяснения…
— Какие еще к черту объяснения? — сказал Жозеф.
— Не кипятись, я ничего не знаю… — Жандарм был само благоразумие и доброта. — Какая-то кража одеял, пустяки, объяснишь…
— Я не вор, скотина ты этакая! Принеси ордер, а пока убирайся ко всем чертям…
— Послушай, — сладко увещевал жандарм, — я бросился на тебя только потому, что меня предупредили — парень горячий и никогда с оружием не расстается… Говорю тебе, если ты пойдешь с нами сейчас, скорее отделаешься…
Жозеф кинул на Анну-Марию отчаянный взгляд. Вот и опять драка, и опять они вместе.
— Я не знаю законов, — сказала Анна-Мария, — но думаю, что никакой ордер не может узаконить вооруженного нападения, которому я, кстати говоря, была свидетельницей. Потребуй-ка у этих господ удостоверения личности, чтобы убедиться, действительно ли они жандармы; после чего, полагаю, ты можешь пойти с ними. А я тем временем предупрежу рабочих завода, свяжусь с адвокатом, с прессой.
Жена Жозефа горько плакала. Жандармы пялили глаза на Анну-Марию.
— Это еще что, — начал тот, который вынимал револьвер, — вы-то чего вмешиваетесь?
— Не забывайте, что я видела все, — заметила Анна-Мария.
Жозеф натянул на себя измазанную куртку с обтрепанными рукавами.
— Пошли, — сказал он. — Барышня права. Лучше сразу выяснить, в чем дело.
— Значит, можно подойти? Не станешь опять на меня кидаться? Ну и силища у тебя! Никогда б не подумал!
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Жозеф. — Ничего, не бойся.
Жандарм подошел и с проворством обезьяны надел на него наручники.
— А ты и впрямь гад, — очень спокойно произнес Жозеф.
— Не выражаться…
Жандарм потянул за цепочку. Они вышли.
Анна-Мария и жена Жозефа, стоя на пороге, смотрели, как он удаляется между двумя жандармами. Был обеденный час, на дороге — ни души, ни тени. Солнце пекло… Жена Жозефа заливалась слезами. Анна-Мария, легонько подталкивая ее, вернулась с ней в дом, откуда доносился истошный крик ребенка.