Анналы Хичи
Шрифт:
Он вежливо кивнул Хеймату, который сидел молча, прихлебывая свой напиток. Бейсингстоук принялся разглядывать виды Мартиники, Кюрасао и Виргинских островов.
— Какие прекрасные места, — вздохнул он. — Я почти жалею, что убил этих людей.
Хеймат вслух рассмеялся, качая головой.
— О, Сирил! Неужели правда, что у нас привычка убивать?
Бейсингстоук вежливо ответил:
— Из гордости или принципа — вероятно, так и есть.
— Значит, нас никогда не освободят?
— Ах, Берп, — ласково сказал Бейсингстоук, — никогда, ты и сам знаешь.
Хеймат
— Но ты и правда считаешь, что мы неисправимы?
Бейсингстоук задумчиво ответил:
— Мне кажется, нет. Позволь показать тебе, — он что-то шепнул приборам управления, и экран ПВ вспыхнул, на нем снова появилась сцена Кюрасао. — Понимаешь, Берп, — сказал он, устраиваясь поудобнее для долгого приятного разговора, — в моем случае это гордость. Мы были очень бедны, когда я был маленьким, но у нас всегда была гордость. Ничего другого у нас не было. Даже часто нечего было есть. Мы открыли закусочную для туристов, но у всех соседей тоже были закусочные, так что мы ничего не зарабатывали. У нас было только то, что бесплатно: прекрасное солнце, пляж, замечательные колибри, пальмы. Но башмаков не было. Ты знаешь, каково это не иметь башмаков?
— Ну, на самом деле…
— Не знаешь, — Бейсингстоук улыбнулся. — Ты ведь американец и потому богат. Мост видишь?
Он указал на экран, на котором видны были два моста.
— Не тот уродливый высокий, другой. Тот, что плавает на понтонах. Тут, в конце, моторы, которые открывают и закрывают его.
— И что же? — спросил Хеймат, который уже начал думать, может ли присутствие другого заключенного разогнать скуку или усилить ее.
— Дело в гордости без башмаков, Берп. Я усвоил это от дела…
Хеймат сказал:
— Послушай, Бейсил, я рад видеть тебя и все такое, но тебе не нужно…
— Терпение, Берп! Если у тебя есть гордость, должно быть и терпение. Так учил меня дед. Он тоже был descamicado — безбашмачник, босяк. Когда построили этот мост, установили плату за проход. Два цента… но только для богатых. Для тех, кто ходит в обуви. Босые проходили бесплатно. Но богатые в обуви, они ведь не глупцы; они снимали обувь, прятали ее, переходили и снова надевали на другой стороне.
Хеймат начинал сердиться.
— Но у твоего деда не было башмаков?
— Не было, зато была гордость. Как у тебя. Как у меня. Поэтому он поджидал у моста человека в обуви, одалживал у него обувь, чтобы пройти и заплатить свои два цента. Так, чтобы сохранить гордость. Понимаешь, что я говорю, Берп? Гордость обходится дорого. Нам она стоила очень дорого.
Я хотел бы перейти к рассказу о детях, потому что это очень трогательно; но я не могу перестать рассказывать о Хеймате и Бейсингстоуке, однако по совсем другой причине. Если когда-либо мне были ненавистны два человека, то именно они. Это привлекательность ужасного.
Когда Сирил Бейсингстоук присоединился к Берпу Хеймату, дети на Колесе узнали, что их эвакуируют. Это сообщение появилось в новостях. И Бейсингстоук, и Хеймат заинтересовались. Возможно, их привлекал Враг,
В сущности им было скучно друг с другом. Когда Хеймат заставал Бейсингстоука дремлющим перед экраном ПВ с видами Кюрасао, Сан-Мартена или побережья Венесуэлы, он говорил:
— Почему ты позволяешь своему мозгу ржаветь? Я использую тюремное время! Учись чему-нибудь. Изучай языки, как я.
И действительно, каждые несколько лет он изучал новый язык; с тем временем, что было в его распоряжении, он уже бегло говорил на китайском, хичи, русском, тамильском, древнегреческом и еще на восьми языках.
— А с кем ты на них будешь говорить? — спрашивал Бейсингстоук, не отрывая взгляда от тропической сцены.
— Дело не в этом! Нужно держать мозг готовым!
Наконец Бейсингстоук отрывался от экрана и спрашивал:
— К чему готовым?
Если Бейсингстоуку надоедали вечные приставания Хеймата, Хеймат устал от бесконечных воспоминаний Бейсингстоука. Каждый раз как чернокожий начинал говорить, генерал уже знал, чем, он кончит.
— Когда я был маленьким… — начинал Бейсингстоук, и Хеймат насмешливо подхватывал:
— Вы были очень бедны.
— Да, Хеймат, очень. Мы продавали раковины туристам…
— Но это не приносило денег, потому что все соседи делали то же…
— Совершенно верно. Никаких денег. Поэтому мы, мальчишки, ловили игуану и искали туриста, чтобы продать ему. Конечно, никто из туристов не хотел игуану.
— Но иногда турист покупал, потому что ему становилось жаль вас.
— Да, покупал, и мы следили за ним, чтобы посмотреть, где он выпустит игуану, ловили ее и продавали снова.
— А потом вы ее съедали.
— Да, Берп. Игуана очень вкусная, как цыпленок. Я тебе уже рассказывал об этом?
Дело не просто в скуке. Каждый находил другого действующим на нервы. Бейсингстоук находил сексуальные привычки Хеймата отвратительными.
— Почему ты должен причинять боль этим штукам, Берп? Они ведь не живые!
— Потому что это доставляет мне удовольствие. О наших потребностях должны заботиться: это одно из них. И это не твое дело, Бейсил. На тебя не действует то, что эти грязные помои, что ты ешь, провоняли всю тюрьму.
— Но это одна из моих потребностей, Берп, — ответил Бейсингстоук. Он дал повару специальные указания, и их, разумеется, выполнили. Хеймат вынужден был признать, что кое-что из этих блюд совсем неплохо. Отвратительно выглядящий фрукт с великолепным вкусом. И моллюски, вообще божественные. Но кое-что просто ужасно. Особенно мерзкое зеленое желе из сушеной соленой трески с перцем и луком. У него вкус и запах точно как у баков для отбросов и ресторана с морскими блюдами, когда эти отбросы пролежали ночь. Называлось это блюдо чики, и если не было тухлой рыбы, его делали из чего-нибудь не менее отвратительного, вроде козлятины.