Аннелиз
Шрифт:
В квартире темно, если не считать желтоватых отсветов уличного освещения. Анна, не включая лампу, сразу проходит на кухню к столу у окна, выходящего на пожарную лестницу. На столе портативная пишущая машинка Мип, уже потрепанная старушка, с заправленным в нее листом тонкой лощеной бумаги.
На стене — старые фотографии.
Когда из печати вышел перевод ее дневника на иврит, она получила
А где же Марго? Вот она вместе с Анной на пляже в Зандворте. Они сняты более двадцати лет назад. И заключены в серебряную рамку. Заперты во времени.
Она открывает сумку и достает полушалок. Сердце бьется быстрее. Бледно-бежевая ткань украшена розами и маленькими фигурками. Анна подносит ее ближе к лицу: почувствует ли она запахи былого, сохранившиеся в ней, однако саше ее ранней юности давно выветрилось, остались только затхлые следы времени.
Она садится за стол и закуривает «кэмел». Рыжая кошка Мина трется о ее лодыжку и убегает.
— Как странно после всех этих лет узнать правду, — говорит Анна, глядя Марго в глаза. — Я-то думала, что испытаю чувство посильнее. Но нет, не испытала. — Она вот-вот засмеется. — Оказалось, все это не так уж важно. Получается, нас выдала Нелли. Ну и что? Даже если это верно, мертвых не вернуть.
Марго сидит с ней за столом, школьница с желтой звездой Давида, аккуратно пришитой на свитер. Опершись щекой на руку, она глядит на сестру из-за стекол очков и чуть улыбается. Анна тоже на нее смотрит. И только тут понимает, до чего Марго еще молода. Подросток, который не станет старше.
Ты не чувствуешь облегчения?
— Облегчения? — Анна задумывается. — Беп сделала свои признания. Я сделала свои. Но я сомневаюсь, что когда-нибудь почувствую то, что ты называешь облегчением.
Но Беп могла быть и права. В Бельзене был сущий ад. А мы обе были очень больны. Я упала с нар. Может быть, никакой твоей вины и нет.
Она пожала плечами. Кто знает? Кто знает наверняка?
— Иногда я чувствую себя такой одинокой, Марго. Такой отдаленной от остального мира. Словно меня и нет. Словно я всего только тень, — говорит она. — Как ты.
Она выдыхает дым и видит, как Марго растворяется в нем.
Резкий телефонный звонок, и она идет к стене, чтобы снять трубку. Она слышит старческий голос: «Er is er een jarig, hoera-hoera. Dat kun je wel zien dat is zij! — Старик радостно хрипит слова поздравительной песни. — Zij leve lang, hoera-hoera, zij leve la-ang hoera!» [20]
— Привет, Пим! — говорит она. — Вообще-то это завтра.
— Да я знаю, знаю, — теперь он говорит по-английски. — Конечно, я знаю. Я просто не мог дождаться. Хадас говорила мне подождать, но нет, я
20
Сегодня день рождения, ура-ура! Вы видите, что это она!.. Да здравствует она, ура-ура, да здравствует она — ура! (нидер.)
— Пим, — говорит Анна. — Ты ни за что не догадаешься, кого я сегодня встретила.
— И кого же? — спрашивает он.
— Беп, — тихо отвечает Анна.
— Беп?
— Да.
— Нашу Беп?
— Да. Мы поднялись на Эмпайр-стейт-билдинг. Точно как планировали в Убежище. Ты помнишь?
— Конечно. Конечно, я помню.
Небольшая запинка в его голосе заставляет ее усомнится, так ли это.
— И что она рассказывает о себе? — интересуется Пим.
Анна молчит. Улыбка на ее лице застывает.
— Анна, ты меня слышишь?
— Да, Пим. Она сказала, что ее муж держит скобяную лавку. И у нее двое детей.
— Хорошо, — отвечает Пим довольным тоном. — Это замечательно. Замечательные новости. Я очень рад, что она счастлива.
В ее глазах слезы. Она хочет заговорить, но не может.
— Анна?
— Пим, этот звонок, должно быть, стоит целое состояние. Я кладу трубку, иначе тебе придется брать кредит в банке.
— Брать что?
— Ничего. Ничего, Пим. Давай прощаться, до свидания!
— Счастливого дня рожденья, девочка! — говорит он. — Я вспоминаю о тебе каждый день.
— А я о тебе, Пим, — говорит она. — А я о тебе.
И вешает телефонную трубку.
В спальне она переодевается в кимоно, садится перед туалетным столиком и вглядывается в затененные глаза, отраженные в круглом зеркале.
Она сдирает с предплечья полоску пластыря и обнажает лагерный номер. Трогает его пальцем. А-25063. Фиолетовые чернила заметно посветлели.
Ищи в жизни прекрасное! Каждый день.
Расправив полушалок на плечах, она отыскивает щетку среди разбросанных тюбиков помады, карандашей для глаз и клочков запачканных тенями салфеток. Пропустив пальцы через густую волну волос, она берется за щетку. Это — долгий ритуал. И в какой-то момент она останавливается. И приближает лицо к зеркалу.
Может быть, эта ее жизнь — лишь одна яркая вспышка? Мгновение в горячечном бреду умирающей девочки? Минута колебания, прежде чем ангел смерти швырнет ее в свой мешок? Эта жизнь, теперь сосредоточенная в границах круглой рамы туалетного зеркала, — реальна ли она? Может ли она быть реальной? Жизнь девочки, которой запрещено жить за пределами Берген-Бельзена? И, мигнув, не почувствует ли она, как последнее дыхание покидает ее тело? Разве она может не испытать это?
И она мигает.
И все-таки дышит.
Даже если это видение, она видит жизнь, которая продолжается. Жизнь, для которой необходима цель. Зачем ей дана жизнь? Кто ответит на этот вопрос? Но эта жизнь ей дана, и потому ей нужно пользоваться. Куда она ее заведет? Как ею распорядится эта женщина, Аннелиз Мария Франк, существование которой подтверждено отражением в зеркале? Тикун олам, — сказал ей раввин Соуза. Напомнив о ее долге исправить мир.
Как? Своей жизнью. Словами, написанными на бумаге.