Аннелиз
Шрифт:
Дорогая Джуди!
Спасибо тебе за милое письмо. Я горжусь тем, что ты выбрала меня в качестве своего любимого писателя, и рада, что мой дневник оказался достойным такой поклонницы. Это не страшно, что чтение дневника тебя расстраивает. Думаю, так и должно быть. Он должен немного печалить каждого.
Дорогая мисс Анна Франк!
У нас у обеих одно и то же имя! Хотя я пресвитерианка и моя фамилия Френч. И еще мое имя не заканчивается на букву «а» и произносится как Энн. Я учусь в седьмом классе средней школы в Кларксоне, Мичиган. Моя учительница
Моя мама тоже умерла. Это случилось прошлой зимой, мама погибла в автокатастрофе по дороге домой из магазина, и это, конечно, совсем не то, что произошло с вашей мамой. Я все еще очень по ней тоскую, иногда просто посередине дня или даже когда играю в волейбол на уроке физкультуры. Тоска просто приходит без всякой причины. Это трудно объяснить. Но каким-то образом ваша книга мне помогает. Спасибо за то, что вы ее написали.
Дорогая Энн!
Спасибо тебе за добрые слова. Я очень тронута. Мне очень жаль, что твоя мама погибла. Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать, она умерла в концентрационном лагере, построенном нацистами в Польше. Это было давно, но я до сих пор скучаю по ней и уверена, что это чувство сохранится навсегда. Но все же жизнь становится легче, даже если боль и тоска от этой потери никогда не уйдут. Во всяком случае, для меня это так.
Надеюсь, что тебе понравится экземпляр «Дневника» с автографом, который я тебе посылаю.
Дорогая мисс Франк!
Пусть я сейчас уже не ребенок, мне все равно понравился ваш «Дневник юной девушки», хотя моя сестра (ей пятнадцать) меня поддразнивает. Она говорит, что теперь читает ВЗРОСЛЫЕ книги, а не ЧТИВО ДЛЯ СЕМИКЛАССНИКОВ. Что до меня, то я лучше сто раз прочитаю вашу книгу, чем один раз «Повелителя мух».
Я все-таки ввязалась в спор о вашей книге со своим братом. (Ему семнадцать, и он все время говорит маме, что собирается пойти в армию, вместо того чтобы поступать в университет, чем доводит ее до слез.) Но он говорит, что евреям следовало бы сопротивляться нациста, когда те за ними приходили. Он говорит, что САМ бы так и сделал, так почему же этого не делали евреи? Я ответила, что, наверное, они испугались. Он сказал: «По-твоему, они трусливые ЦЫПЛЯТА?» А я сказала, что нет, они не боялись как ЦЫПЛЯТА. Ноу нацистов были ружья и пулеметы, а у евреев их не было. Надеюсь, что я дала ему правильный ответ.
Я до сих пор люблю ваш «Дневник» и сохраню его навсегда, чтобы его прочитали МОИ дочери (когда я выйду замуж).
11 июня 1961 г.
Дорогая Диана!
Я очень рада, что вам так понравилась моя книга, и передайте своей сестре, что Анна Франк не считает свой дневник «чтивом для семиклассников». Хотя «Повелитель мух» — вещь тоже очень неплохая.
И еще скажите своему брату, что против нацистов сражалось немало евреев, а вот почему их не было больше, объяснить будет трудно. Но вы правы: это было не из-за трусости. Мои отец с матерью не сопротивлялись при аресте не потому, что испугались за себя, — они боялись за своих детей. И считали, что лучше всего смогут защитить мою сестру и меня, подчиняясь приказам. Кто мог тогда сказать, что готовили для всех нас нацисты? Наверное, это
Спасибо за письмо. Я надеюсь, что ваши дети, дочери и сыновья, прочитают то, что я когда-то написала. А может быть, их дети тоже.
Она опаздывает, но когда она не опаздывала? Стоя в белой шелковой комбинации, она лихорадочно роется в косметике на туалетном столике. То ли выбрать помаду «Летний мак» (пятьдесят центов в аптеке «Рексолл»), то ли ревлонский «Суперблеск» (доллар и десять центов на Пятой авеню), хотя ЮНИСЕФ и свидетельствует о множестве голодных детей в Азии и Африке. Взглянув в зеркало, она снимает колпачок и вдыхает густой аромат помады. Покрасив губы, она критически рассматривает свое отражение в зеркале. Лицо определенно еврейское, что бы ни говорили льстивые зеркала в богатых магазинах. Это зеркало не сглаживает черты лица. Остроту скул. Уныние в глазах. Резкие очертания рта. Кроваво-красные от помады губы.
Мяу! Это ее величество Вильгельмина. Оранжевый хвост завернут вокруг лодыжки Анны. Вильгельмина требует внимания.
— Я опаздываю, — говорит Анна. — У меня нет на тебя времени.
Но в действительности она обращается не к ее величеству Вильгельмине. Она говорит это Марго, которая появляется в зеркале — лагерная роба в сине-белую полоску, желтая шестиконечная звезда.
Тебе не нужна губная помада, — говорит сестра.
Наклонившись вперед, она слегка касается губ бумажным платком, чтобы удалить излишек помады.
— Нет, она мне нужна. У меня бесцветные губы.
Ты красива и без косметики.
— Нет, красавицей была ты, — настаивает Анна, подкрашивая ресницы. — Мне сейчас тридцать два. А в Америке это означает необходимость косметики.
Схватив расческу, она с азартом набрасывается на свои волосы. Полочки аптечного шкафчика перенаселены, и ей приходится наводить в нем порядок, прежде чем удается извлечь коробочку с этикеткой «Джонсон и Джонсон. Пластырь. Твоя вторая кожа»
Это для чего?
— Ты сама знаешь для чего, — говорит Анна, открывая коробку. Она срывает бумажку с полоски пластыря, отделяет ее от защитной основы и накладывает на синюю татуировку на предплечье. А-25063.
Ты все еще стыдишься этого? — хочет знать Марго.
— Нет, не стыжусь. А тебе еще не надоело задавать этот вопрос?
Я просто спросила.
Анна рассерженна.
— Я не стыжусь номера, Марго. Я стыжусь жалости, которую он вызывает. Кроме того, мне не хотелось бы пугать девочек.
Она открывает зеркальную дверцу, чтобы вернуть на место коробочку, и снова закрывает шкафчик. Марго исчезает.
Июнь выдался жарким. В подземке влажно от человеческих испарений. В бессилии беснуются вентиляторы. Стук колес заглушает их жужжание. Чуть выше человеческого роста расклеены рекламные плакаты:
Толстяк со стрижкой ежиком заполняет розовое пластмассовой сиденье напротив. Истекая потом, он читает газету. ЧУДОВИЩЕ! — вопит заголовок из «Дейли ньюз». ЭЙХМАН ПЕРЕД СУДОМ В ИЕРУСАЛИМЕ! Анна смотрит на фотографию маленького человечка в очках, сидящего в стеклянном боксе. У него нет лица, думает она. У него нет лица!