Аннемари и капитан
Шрифт:
— Не болтай, — сказал Клаус. — Будешь носить мой портфель и передавать мои приказы.
— Какие ещё приказы? — поинтересовался Боксёр.
— Вот узнаешь какие, ты, умничек! — ответил «Клаф».
— Спасибо, — сказал Боксёр. — А ты дурачок. Десять лет, а читать не умеешь!
— Хо-хо! — крикнул большой парень. — Ты, кажется, начинаешь дерзить? Эй, адъютанты, ко мне!
Тогда Боксёр вскочил и встал против Клафа.
— На что ты нам нужен, фюрер! — крикнул он. — А если нам такой понадобится, мы его выберем. Вот как Дитера выбрали отвечать за тряпку и мел!
—
Боксёр, одной рукой защищая очки, сжал другую в кулак и поднял вверх, как настоящий боксёр.
— Ах, ты боксёр?
Клаф расхохотался и толкнул его кулаком в грудь так, что он отлетел и ударился о парту. Но Боксёр тут же подскочил снова и со всего размаху дал ему в нос.
Деревянный Глаз и я бросились на помощь. Мы здорово отдубасили этого Клафа.
Учитель Вольтерс вошёл в класс, и мы разбежались по местам. Клаф стоял посреди класса и ревел, да и было отчего. Мы, перебивая друг друга, рассказали учителю, что случилось. На следующем уроке Клафа перевели в другой первый класс.
Учитель Вольтерс сердился и ругал нас, но нам показалось, что он притворяется. Мы были уверены, что он, когда был мальчишкой, поступил бы точно так же. А прозвища так и остались — Деревянный Глаз и Боксёр. Мы часто потом вспоминали, как осадили Клафа, пока он ещё не успел стать классным фюрером. Клаф был всего с месяц в нашей школе. Потом его отец переехал в Западную Германию.
Правильно ли мы тогда поступили? Как-то раз мы спросили об этом Отто. Отто — наш пионервожатый. Он сказал:
— Во всяком случае это было лучше, чем подчиниться Клафу.
Ну что ж, я расскажу. Только сразу предупреждаю: так складно, как Дитер, я излагать не умею. И по порядку тоже. Вы ведь меня знаете. Я как начну, меня не остановишь!
Мы, правда, решили говорить «по-берлински» только в игре, но всё равно мне трудно объясняться «литературно». Так что если у меня проскользнут разные эдакие словечки, не начинайте сразу орать. Пусть-ка лучше Дитер толканёт меня в бок. Ой! Это за что? Ах, да я, кажется, сказал не «толкнёт», а «толканёт». Но только, чур, толкай не так, как сейчас! А то ещё я приму это за вызов. И тут уж, ясное дело, начнётся драка. Вернее, борьба на ринге.
Нас ведь восемь детей в семье, и все болтают «по-берлински» — легко ли переучиваться! И вообще, как говорит моя мать, «главное — это золотое сердце». Рассказать, что ли, про золотое сердце моей матери?
Боксёр и Дитер её знают. Но кто другой и не поверил бы. Ведь вы уже слыхали, как она отлупила меня за цветные мелки.
Это точно, за цветные мелки она меня тогда здорово выдрала. И понятно, не в первый и не в последний раз. Но для полной ясности я сразу скажу: моя мать против побоев! Да-да, Дитер и Боксёр это понимают, они помнят
Самое голодное время, когда всё шло шиворот-навыворот, прошло. Мать теперь и сама удивляется, как часто она нас тогда колотила. Я даже думаю, она на себя за это злится и малость стыдится. А что же ей было делать? Орава детей, один другого крикливее и драчливее. Школа не работает. А тут ещё отца забирают на фронт. Он должен стать солдатом, завоевателем Европы. Дети с голоду чёрт-те что вытворяют, лишь бы раздобыть кусок хлеба. Вот ей и пришлось взяться за палку, чтоб навести порядок. Виновата она? Нет, моя мать человек правильный. Это война и голод во всём виноваты. А многие родители и сейчас говорят, что детей надо бить. Но моя мать против.
А с учителем Бутцем вот как вышло. Мы тогда были первоклашками. Вернее, как раз перешли во второй. Тут у нас и отобрали нашего учителя Вольтерса. Ему пришлось взяться за старших. И начались для нас тяжёлые времена. Во втором классе у нас сменилось семь учителей. Одного перевели, другой заболел, двоих уволили. Один из этих двоих и был Бутц.
Несколько дней у нас вообще не было учителя. Фрейлейн Штайнхен, наверное, перевернулась бы в гробу, узнав, как мы одичали за это время. Потом появился Бутц. Он влетел в класс как ракета, а мы как раз играли в футбол. Он схватил первого попавшегося — а это был я! — и как следует отлупил. Таких побоев я больше не припомню.
— Я ничего не делал! — заревел я.
Он отпустил меня и зарычал:
— Вот видите, он ничего не делал, а как ему попало! Что же будет с тем, кто что-нибудь натворит!
Ну, это малость чересчур, решил я. Я показал ему язык и помчался домой. Когда я рассказал всё матери, она взяла меня за руку и пошла со мной в школу.
Мать широко распахнула дверь класса и устроила скандал учителю Бутцу. Он дрожал от страха и только за тем и следил, чтобы между ним и мамой оставался барьер — кафедра. Директор Гермес тоже пришёл тогда в класс, и учитель Бутц исчез навсегда.
Не понимаю, почему некоторые родители его защищали. Когда у них канарейка или там кролик и они поручат кому-нибудь о них заботиться, то небось не станут терпеть, чтобы их били. Но ведь мы, дети, тоже люди!
Тут-то я в первый раз и понял, какая у меня мама. Так, значит, когда она нас била, она и сама знала, что это плохо. С тех пор я часто ей помогал. Она даже удивлялась:
— Вот отца-то обрадую, когда из плена вернётся!
Потом она плакала и была со мной очень ласкова.
Ведь я самый младший. И ещё с тех пор мама всегда интересовалась школой. Теперь она даже в родительском комитете.
Настоящий учитель — это директор Гермес. Ганс Хольт неделю прогуливал школу, а потом это выплыло. Его мать влетела с палкой в класс — хотела отколотить Ганса. Но директор встал между ними и отнял у неё палку:
— В нашей школе детей не бьют!
Тогда ещё не был издан закон, запрещающий телесные наказания. Но Гермес сам его ввёл. Мы смотрели на него, как на чудо природы, и решили помочь Гансу Хольту.