Анонимные грешники
Шрифт:
Он делает ещё один шаг вперед, а я — ещё один шаг назад. Сейчас, в огромном фойе, витражи в окнах прихожей отбрасывают калейдоскоп красок на его лицо. Зеленые, синие, розовые тона согревают его холодные черты и смягчают резкость.
Он проводит большим пальцем по своей нижней губе. Слегка качает головой. Затем он тянется к моей груди, костяшки его пальцев задевают шелковую ткань, пересекающую изгиб моей груди.
Что за…
Мои глаза смотрят вниз, и кровь застывает в жилах. Прежде чем я успеваю запротестовать,
Жемчужина за жемчужиной ожерелья Виттории выскальзывает из моего лифчика и попадает ему в руку. Несмотря на панику, начинающую просачиваться по моим венам, я не могу игнорировать, как каждая холодная бусинка касается моего соска, когда он медленно тянет. Как и не могу игнорировать пламя, мерцающее у меня между ног, или то, как моё дыхание становится прерывистым из-за его прикосновений.
Когда застежка наконец выпадает из моего декольте, он поднимает ожерелье за жемчужину на конце, точно так же, как люди держат пакет с собачьими какашками от чужой собаки. Он также смотрит на меня так, будто я упомянутая собака, с усмешкой, которая углубляет ямочку на его подбородке, и ледяными, прищуренными глазами.
Комок в моем горле слишком велик, чтобы его проглотить, и я знаю, что уже слишком поздно для фальшивых улыбок и нерешительных извинений. Мне нужно упасть на колени и умолять его не говорить Альберто, и если бы это был Тор или даже Данте, это именно то, что я бы сделала.
Но по какой-то необъяснимой причине этот мужчина заставляет меня хотеть быть упрямой. У меня возникает желание встретиться с ним лицом к лицу, доказать, что я не буду той, кто отступит от края обрыва раньше него, независимо от того, сколько камней осыплется под моими кроссовками или как сильно подует ветер.
Раздражение мерцает в его радужках, как будто я муха, которую он не может прихлопнуть.
— Если бы ты выглядела более восторженной, когда сидела на коленях у своего жениха, то, возможно, он купил бы тебе собственное жемчужное ожерелье.
Краски на его лице меняются, когда он сокращает расстояние между нами.
Я перестаю дышать.
Его силуэт нависает надо мной, как грозовая туча, и у меня возникает странное, противоречивое чувство, кружащееся по всему телу. Не знаю, хочу ли я развернуться на каблуках и убежать в укрытие, или запрокинуть голову назад, закрыть глаза и подставить лицо дождю.
Это всё алкоголь в моем организме. Дело в нём. Я проснусь с раскалывающейся головой и сердцем, полной сожалений. И, вероятно, ещё с несколькими серьезными травмами, когда он скажет Альберто, что я…
Его рука находит моё запястье, останавливая все мои мчащиеся мысли на полпути. Теперь всё, на чем я могу сосредоточиться — это жгучая полоса огня на моей коже, как ядовитый браслет. Он тянет мою руку к себе, и мы оба смотрим на неё сверху вниз.
Он переворачивает мой кулак. Инстинктивно я разжимаю пальцы, чтобы показать свою ладонь.
К моему удивлению,
Он прочищает горло, и когда наконец заговаривает, в его голосе слышится хрипота.
— Воровство — это грех, Аврора.
Я вздрагиваю от того, как он обхватывает губами гласные в моем имени.
А затем, тяжело задев моё плечо своим, он уходит. Широкими шагами пересекает холл, витражное стекло создает радуги на фоне его пиджака, и исчезает в тени.
Точно так же, как на утесе, он даже не оглядывается.
А я продолжаю стоять там, в темноте, с украденным жемчужным ожерельем и колотящимся сердцем.
Глава шестая
Гриль-бар «Ржавый якорь». Вообще плевать. У меня есть дела поважнее, чем шпионить за шлюхой моего дяди.
На вывеске, прикрепленной над дверью, отсутствует большая часть гласных, и я готов поспорить на свой Bugatti, что внутри бара всё так же запущенно. С тех пор, как я был ребенком, это всегда было такое заведение, после которого хочется вытереть ноги, выходя из него.
В этом-то и фишка Дьявольской Ямы. Места, люди. Ебаная погода. Ничто в этом дерьмовом городишке никогда не меняется. Выйдя из шторма в грузовой контейнер, я сразу же убедился в своей правоте. Та же усеянная щепками перекладина, сделанная из вымытого дерева, те же старожилы подпирают её. Даже пулевое отверстие в крыше все ещё там, откуда мой отец выстрелил из пистолета в воздух, чтобы восстановить закон и порядок среди недовольных портовых рабочих.
И пятно крови на ковре, оставшееся от того, что один из тупых ублюдков не воспринял его угрозу всерьез.
Я с отвращением смотрю на воду, капающую в ведро. Данте, должно быть, подсыпал что-то в мой виски прошлой ночью, потому что я не вижу никакой другой логической причины, по которой согласился встретиться с ним здесь.
Или почему я в принципе согласился встретиться с ним.
Кресло у камина скрипит, когда я опускаюсь в него. Поворачивая голову в сторону бара, рукой показываю девушке за ним, чтобы она подошла. Она вздрагивает, указывает на свою грудь и произносит одними губами: — Я?